А Юрий Карлович Олеша, выпив рюмку коньяка за нашим столиком в «Национале», прочитал нам веселое четверостишие:
Однажды, выпить захотев,
Зашли в знакомый ресторан,
Атос, Портос и Арамис
И к ним примкнувший д’Артаньян.
Потом был Международный фестиваль молодежи и студентов. Самый веселый и красивый праздник, который мне пришлось увидеть в Москве.
Две недели город жил в праздничном угаре. Люди без всяких установок партийных и комсомольских организаций выходили на площади слушать джаз, петь, танцевать.
Это, видимо, и испугало партийных лидеров, гайки начали закручивать сразу после окончания праздника.
Позже в Москве пройдет еще один фестиваль, но это будет четко организованное политическое мероприятие, скучное и неудачное.
Кстати, во время проведения Московского фестиваля в 1957 году в городе практически не было уголовных происшествий. Никто из гостей не пожаловался на то, что юркие щипачи обчистили карманы, домушники «слепили скок» в их гостиничных номерах, а гопстопники в темных переулках поснимали с иностранцев фирменные шмотки.
В чем был секрет этого, мне рассказал начальник МУРа, покойный Иван Васильевич Парфентьев.
Те, кто внимательно следит за процессами, происходящими в криминальном мире, могут точно определить, как он эволюционирует вместе с социальными и политическими изменениями в обществе.
Конец сталинского режима, амнистия 1953 года, пересмотр целого ряда уголовных дел, облегчение режима содержания в местах заключения не разрядили, а, наоборот, усложнили оперативную обстановку в стране.
Как никогда, вырос в те годы авторитет уникального преступного сообщества «воров в законе».
В преддверии фестиваля партийные лидеры провели совещание с работниками милиции, где пообещали массовое изъятие партбилетов и снятие погон.
Что оставалось делать сыщикам? Парфентьев с группой оперативников собрал на даче в Подмосковье московских «воров в законе» и криминальных главарей близлежащих областей.
Комиссар Парфентьев говорил всегда коротко и энергично, употребляя ненормативную лексику.
Он разъяснил уркаганам сложное международное положение и пообещал, если они не угомонятся на время международного торжества, устроить им такое, что сталинское время они будут вспоминать, как веселый детский новогодний утренник.
Уголовники в те годы свято блюли свои законы и дали слово просьбу сыщиков не только исполнить, но и со своей стороны приглядывать за залетными.
Правда, после фестиваля все пошло по-прежнему, но это уже другой рассказ.
Никита Хрущев был человеком неожиданным. Запуск первого советского спутника был грандиозным успехом нашего ракетостроения. Новые боевые средства вполне могли донести ядерные головки в любую точку земного шара. Теперь мнение Запада не имело для генсека никакого значения.
Яркой иллюстрацией его отношения к международному общественному мнению может послужить дело Пастернака.
Сознаюсь сразу, к своему стыду, я в те годы не читал ничего из того, что написал этот великий поэт. Да и где я мог это увидеть? В армейской библиотеке, где стояли поэтические сборники Константина Симонова (которого я, кстати, очень любил в те годы), Николая Грибачева, Анатолия Сафронова…
До армии я увлекался запрещенной поэзией Ивана Бунина, Николая Гумилева и полузапрещенного Сергея Есенина.
Так что известие о Нобелевской премии и идеологической диверсии я принял на веру.
В ноябре меня вызвал главный редактор «Московского комсомольца» Миша Борисов и сказал:
– Поедешь в Театр киноактера, там собрание творцов. Будут осуждать Пастернака. Сделай хороший репортаж.
– Да я, Миша, должен сделать очерк о школе милиции.
– Твоя школа никуда не убежит. Пастернак сегодня важнее.
Я вышел от главного и столкнулся в коридоре с нашим автором, молодым писателем Левой Кривенко.
– Ты что, завтра уезжаешь? – спросил он.
– Еду на собрание в Театр киноактера.
– Будешь писать о Пастернаке?
– Такое задание.
– А ты знаешь, что Константин Георгиевич Паустовский осуждает кампанию травли Бориса Леонидовича?
Паустовский был моим любимым писателем и непререкаемым нравственным авторитетом.
– Лева, у тебя есть стихи Пастернака?
– Конечно. А ты их не читал? – Он посмотрел на меня, как на воскресшего мамонта. – Пошли, я тебе дам.
Всю дорогу до его дома, а жил он напротив редакции, на другой стороне бульвара, он сокрушался:
– Ты же любишь поэзию. Гумилева наизусть шпаришь – и не читал Пастернака.
Всю ночь я читал стихи и никак не мог понять, за что ополчились на такого прекрасного поэта.
На следующий день на судилище я увидел властителей дум, в хорошо сшитых костюмах, которые, брызгая слюной, обливали грязью своего талантливого коллегу.
С тех пор я перестал читать книги многих наших авторов, я слишком хорошо помнил, что они говорили осенью 1958 года.
Материал я не написал и честно сказал об этом Борисову.
Он выматерился, поставил в номер тассовку, а мне сказал:
– Мог бы имя себе сделать.
Нобелевская премия за 1958 год была присуждена Борису Пастернаку «за выдающиеся достижения в современной лирической поэзии и в области великой русской прозы». С присуждением высокого отличия Пастернака поздравил телеграммой секретарь Нобелевского комитета Андрес Эстерлинг.
23 октября 1958 года Борис Леонидович шлет ответную телеграмму:
«Бесконечно благодарен, растроган, горд, удивлен, смущен».
Заметьте, в формулировке о присуждении премии не упоминается крамольный по тем временам роман «Доктор Живаго».
Кажется, все наши деятели литературы и искусства должны были бы с радостью принять высокую оценку труда своего коллеги.
Но Никита Хрущев воспринял это известие как страшную идеологическую диверсию западных спецслужб.
Да и действительно, кто такой Пастернак? Не орденоносец, не лауреат, не секретарь Союза советских писателей. Сидит себе в Переделкине и пишет стихи из дачной жизни.
И вдруг ему, а не героям социалистического реализма, как Федин, Марков, Бубенов, Сафронов, такая честь.
И началась организованная на государственном уровне травля.
Сегодня, когда о деле Пастернака написаны сотни страниц, все почему-то вспоминают цековского идеолога Д. Поликарпова, Г. Маркова, К. Федина, но не они были главными: борьбу с беззащитным поэтом возглавили тогдашний председатель КГБ Александр Шелепин, зять генсека Алексей Аджубей и главный комсорг страны Сергей Павлов.
