– Кстати, с соседом своим осторожнее будь.
– Почему?
– Он же бывший замминистра. В Москве на ЗИМе ездил. А вот куда попал.
– В каком министерстве он работал?
– В аппарате Совмина у Маленкова. Ну, до встречи.
– Как он сюда попал?
– За связь с антипартийной группой.
Я вышел из своего «отеля». Погода стояла пасмурная и противная. Ветер гнал мелкий снег, и он сек по лицу. Совхозные дома барачного типа за ночь прилично замело, они стояли даже нарядные. Таких совхозов, выстроенных на пустом месте в степи, было несколько десятков. В них вкалывали в основном ребята и девушки, приехавшие по комсомольским путевкам из Центральной России, Москвы и Ленинграда.
Газеты, радио и встающее на ноги телевидение ежедневно вещали о подвигах тружеников целины.
И действительно, было о чем писать. Волонтеры, приехавшие в необжитую степь, давали рекордные урожаи. Совхозы отгружали государству сверхплановые тонны зерна. Но этот урожай так и не доходил до таинственных «закромов страны». Была пшеница, но не было ни элеваторов, ни хранилищ, и тысячи тонн зерна, добытые кровавым потом городских романтиков, решивших, что их труд изменит жизнь страны, гибли.
Зерном были засыпаны обочины дорог, на железнодорожных станциях тысячи тонн намокали под осенним дождем, кое-как прикрытые кусками брезента и толя.
Целина была одной из крупнейших «панам», которую изобрел партийный вождь Никита Хрущев.
Мне не довелось быть свидетелем начала «оттепели». Мне не довелось вдохнуть маленький глоток свободы после XX съезда партии. Я тогда служил в армии и жил по двум неизменным законам – уставам строевой и внутренней службы.
Я вернулся в Москву в 1957 году, в период закручивания гаек.
Был разгромлен альманах «Литературная Москва», подвергнут остракизму роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым». Потом Аджубей, Шелепин и Семичастный с благословения Хрущева начнут издеваться над Борисом Пастернаком. В августе в Темир-Тау взбунтовались рабочие знаменитой ударно-комсомольской стройки Карагандинского металлургического комбината. Они протестовали против нечеловеческих условий жизни. Тогда впервые армия по приказу Никиты Хрущева применила оружие.
Потом меня поразила история Яна Рокотова. Я неплохо знал этого человека и могу сказать, что это была не самая светлая личность. Суд отмерил ему за валютные операции положенное количество лет на лесосеке с бензопилой «Дружба». Но партийный вождь приказал изменить уголовный кодекс, введя расстрельную статью за валютные операции, а потом заставил закон обрести обратную силу и повелел Верховному суду СССР изменить уже утвержденный приговор. Ян Косой был расстрелян в Пугачевской башне Бутырской тюрьмы.
А в январе 1963 года я впервые «на краю земли» встретил спецпоселенок из Москвы. Именно тогда, пусть с большим опозданием, я начал понимать, что никакого «светлого завтра» не наступит, а социализм с человеческим лицом – очередная утопия, рожденная в ночных спорах на московских кухнях.
Много позже я пойму, что Никита Хрущев на XX съезде развенчивал культ личности от страха. Он панически боялся, что стоящие у трона, закаленные в аппаратных играх соратники великого вождя сбросят его и раскатают в лагерную пыль.
Никита Хрущев сменил умершего водителя, но осталось главное – государственная партийная машина. Она двигалась по своей колее, и остановить ее было невозможно. Многие еще погибнут под ее тяжелыми гусеницами, в том числе и сам Никита Сергеевич. Машина раздавит его и поедет дальше. Она двигается и сейчас, просто ее из красной перекрасили в трехцветную.
Все же я зашел попрощаться к ссыльным девочкам и, несмотря на предупреждение кожаного человека, взял у них письма домой.
А потом опять была степь, и на горизонте она сходилась с темным небом. И мне казалось, что вот-вот я доеду до края земли и увижу монаха, пробившего головой свод.
В Тургай мы приехали поздно, и Леонид Иванович предложил зайти к нему поужинать. Он жил один, семья осталась в Москве, в доме на улице Горького, стоящем впритык с Моссоветом.
Хозяин соорудил немудреную закуску, достал бутылку коньяку. И начался странный ночной разговор. Леонид Иванович был близок к власти, поэтому знал много. Для меня его рассказы стали полным откровением.
Он говорил о Маленкове, убеждая меня, что, если бы к власти пришел Георгий Максимилианович, жизнь в стране потекла бы по новому, счастливому руслу.
Маленков должен был стать преемником Сталина. Он огласил отчетный доклад ЦК КПСС на XIX съезде, что обычно делал первый человек в партии.
Сталин уже болел и бывал в своем кремлевском кабинете не более трех раз в месяц. Практически страной правил триумвират: Маленков, Берия и примкнувший к ним секретарь ЦК, он же первый секретарь МК ВКП(б) Никита Хрущев.
Они знали, что дни Сталина сочтены. Но для того, чтобы будущий преемник чувствовал себя спокойно и уверенно, надо было посадить своего человека на МГБ.
Виктор Абакумов был лично предан Сталину.
Тогда появилось письмо на имя Сталина подполковника из Особой следственной части МГБ Михаила Рюмина. В нем говорилось, что министр госбезопасности Абакумов покрывает террористическое подполье, в качестве примера приводилось дело еврейского националиста Этингера и руководителя молодежного антисоветского Союза борьбы за дело революции Юдина. Дальше в письме были приведены факты морального разложения министра и его шалости с казенными деньгами.
Абакумов был снят и арестован. Новым министром стал человек Маленкова, бывший секретарь обкома С. Д. Игнатьев, работавший в ЦК завотделом парторганов.
Но убрать Абакумова – лишь половина дела. Были еще личный секретарь вождя Поскребышев и начальник личной охраны генерал Власик.
После съезда партии в ЦК был создан новый отдел по подбору и распределению кадров. Возглавил его Н. Н. Шаталин, верный соратник Маленкова.
Генерал Власик был арестован, а многолетний личный секретарь Сталина А. А. Поскребышев уволен с этого поста.
Берия и Маленков сделали просто невозможное. Устранили из Кремля тень вождя.
Ровно в двенадцать погас свет. Электричество «на краю земли» отпускали крайне дозированно. Леонид Иванович зажег керосиновую лампу. Он, рассказывая, шагал по маленькой комнате, и тень его причудливо ломалась на стене.
А за окном ветер бил в стекла снежными зарядами, словно пытаясь раскачать затерявшийся в степи саманный город.
– Знаешь, почему Хрущев отдал хохлам Крым? – внезапно спросил он.
– Нет.
– Он до войны был первым секретарем ЦК КПУ. По его инициативе было репрессировано около двухсот тысяч человек. Эти архивы вывезли во время войны, и они осели в ЦК. После победы Хрущев вновь уехал на Украину, и волна репрессий и выселений снова была чудовищной. Довоенный архив в Москве уничтожили, а за послевоенные документы он и подарил Украине Крым.
