Слухи о них стихийно расползались по Москве, вызывая у одних повышенную бдительность, а у других панику.
Немцы действительно засылали в Москву большое количество агентуры. Они брали не качеством, а количеством.
Агенты во время бомбежек указывали ракетами цели. В бесконечных очередях у продуктовых магазинов распускали слухи, инспирировали беспорядки и погромы.
Среди них было немало уголовников, которых забрасывали в Москву для работы по «специальности» – грабить и воровать.
В сентябре сорок первого в МУР пришло сообщение, что в районе Сокольников и Марьиной Рощи объявились «попрыгунчики».
Подобную банду московские опера ликвидировали в восемнадцатом году, потом они появились в двадцать втором и нападали на подгулявших нэпманов.
Метод «попрыгунчиков» был достаточно остроумным. Ночью в глухом переулке одинокого прохожего внезапно окружают несколько фигур в белых балахонах. Они не двигаются, как все нормальные люди, а прыгают. К обуви эти умельцы прикрепляли мощные пружины.
МУРом в сорок первом году руководил старший майор Рудин. Он приказал в трехдневный срок ликвидировать возродившихся «попрыгунчиков».
Банда была замечена рядом с парком «Сокольники», потом в Черкизове и Марьиной Роще.
Было создано три опергруппы. Для конспирации военные и милицейские патрули были отозваны из зоны оперативно-разыскных мероприятий.
Несколько оперов должны были изображать припозднившихся прохожих, несущих тяжелые чемоданы.
Первые сутки ничего не дали. Опера-приманки матерно ругали оттянувшие руки чемоданы с кирпичами.
На второй день люди в белых балахонах перелезли через ограду Миусского кладбища и запрыгали навстречу оперу с чемоданом.
Он немедленно открыл огонь. Из засады выскочили милиционеры с ППШ и служебными собаками.
Двоих «попрыгунчиков» уложили на месте. Троих взяли.
На допросе они рассказали, что немецкая разведка, тщательно изучая уголовную историю Москвы, посчитала, что появление «попрыгунчиков» будет не просто уголовной акцией, а неким символом конца советской власти.
То время с особой четкостью показало, кто есть кто на самом деле.
Я расскажу историю обычного дворника, члена Осовиахима, аккуратно платящего членские взносы МАПР, награжденного почетным знаком «Отличник коммунального хозяйства».
Он был не просто работником метлы и совка, но и верным помощником карательных органов. В октябре сорок первого он понял, что настало его время. Он начал ходить по квартирам.
– У тебя сын – большевик, – говорил он, – придут немцы, узнают, тебе не поздоровится. Давай ценности и продукты, тогда я буду молчать.
Однажды он пришел в квартиру военного и повел свой душевный разговор. Но жена командира была дама решительная и набила ему морду.
А тут брат военного пришел с дружком. Они работали в уголовном розыске НКВД. Она им все и рассказала.
Опера спустились в дворницкую, обыскали, нашли вещи и тетрадку, где были переписаны все жильцы с комментариями. После номеров квартир и фамилий стояли следующие разъяснения: жид, семья командира, сын большевик, дочь комсомолка и т. д.
За два дня до этого появилось постановление ГКО «О введении в Москве и пригородах осадного положения».
Пункт 4 гласил: «Нарушителей порядка немедленно привлекать к ответственности с передачей суду военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте».
Оперативники так и поступили. Вывели дворника во двор и расстреляли у арки.
Как много лет прошло с тех страшных дней. Но мне кажется, что это было только вчера.
И я беру старую пластинку Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже», ставлю на чудом уцелевшую радиолу, и комнату наполняет трагическая и мощная музыка.
Б-о-м!
Разверзлись воды озера, и появляются кресты и колокольни не сдавшегося города…
…Самой счастливой минутой в моей жизни была та, когда тарелка репродуктора в нашей квартире передала сообщение «В последний час» о разгроме немцев под Москвой. А человеческая память устроена странно, она отметает все плохое и горькое, оставляя воспоминания о счастье и радости.
Словно вчера это было. Словно вчера.
Москва уголовная
Глава 1
Сыщики и воры
Профессия Ивана Васильевича
Жаль, что большинство людей не ведут дневников. Память, конечно, инструмент прекрасный, но перенасыщенность информацией заслоняет многие яркие страницы прошлого.
Я тоже не хранил старых журналистских блокнотов, в которые записывал, кроме всякой ежедневной ерунды для газетной текучки, факты для будущих очерков.
А жаль.
Оговорюсь сразу, очерк об Иване Васильевиче Парфентьеве я в свое время написал. Было это в 1959 году.
Иван Васильевич надел очки, внимательно прочел мое сочинение.
– Интересно, – усмехнулся он, – как не про меня. Только, знаешь, не напечатают это.
– Да как же так, – удивился я, – напечатают.
Я тогда еще многого не понимал. Впервые был написан очерк о начальнике МУРа. Делал я его для журнала «Молодая гвардия».
В редакции очерк понравился, его запланировали в один из ближайших номеров. Но… Прошло некоторое время, и мне вернули рукопись.
– Почему? – взволновался я.
– Не волнуйся, – сказал мне главный редактор Виктор Полторацкий, – ты написал хорошо и интересно. Но есть другие соображения.
– Какие, Виктор Васильевич? Вы же говорите, что все это интересно.
Полторацкий посмотрел на меня печально:
– Запомни: кроме нашего умения, есть еще… – Он ткнул пальцем в потолок. – Я позвоню в журнал «Советская милиция», отнеси его туда.
Я так и сделал.
В милицейском журнале очерк провалялся дольше и был благополучно потерян.
Что интересно, через два года я познакомил Юлика Семенова с Парфентьевым. Вполне естественно, Юлиан немедленно попал под обаяние этого человека и написал о нем блистательный очерк для журнала «Москва».
Это сочинение разделило судьбу моего материала под названием «Комиссар».
А Иван Васильевич, хитро усмехаясь, сказал нам:
– Я же предупреждал.
Тогда я еще не знал, что в то былинное время ценился не профессионализм, а умение подлаживаться к партийному руководству города. А у Парфентьева это не очень получалось. Многие наверху считали его слишком прямолинейным и плохо управляемым.
