Я достаточно долго проработал в целинном крае и сам видел, как в нечеловеческих условиях молодые ребята, приехавшие со всей страны по комсомольским путевкам, добивались рекордных урожаев и как большая часть его гибла, так как старые маломощные элеваторы не справлялись с таким количеством зерна.
Но местные и московские партийные лидеры докладывали «дорогому Никите Сергеевичу» (так в те годы назывался документальный фильм) о рекордных урожаях, и он был счастлив.
Все, кто пытался рассказать правду о великой аграрной «Панаме», немедленно становились врагами развитого социализма. Даже я получил достаточно жестокий урок.
Так уж исторически сложилось, что Тверской бульвар выводил нас, словно знаменитого витязя на картине Васнецова, к камню.
«Налево пойдешь… Направо пойдешь…»
Правда, ничем страшным этот перекресток не угрожал. Наоборот, именно отсюда можно было попасть «в пучину чувственных удовольствий», как любит говорить мой друг кинодраматург Володя Акимов.
Пойдешь налево – попадешь в потрясающую шашлычную, направо – в замечательный ресторан ЦДЛ, прямо – в роскошную пивную Дома журналиста.
Мы назначали встречи в кафе на Тверском. Летом сидели за столиками прямо под деревьями – ну чем не Париж! – а зимой в небольшом чистеньком зале.
Буфетчица Наташа выдала мне страшный секрет, что Московский трест ресторанов открыл эту точку по просьбе разжалованных номенклатурщиков, поэтому здесь всегда были хорошие закуски, кофе и мороженое и, конечно, коньяки и вина.
Слух об этом славном и тихом местечке медленно расползался по соседним улицам, и сюда начали забегать разные центровые люди.
Несколько раз я столкнулся там со своим старинным знакомым Ильей Гальпериным.
Я познакомился с ним, когда он заведовал маленьким магазинчиком, торговавшим всевозможной галантереей в проезде МХАТа.
Илья тогда был королем дефицита. Все дело в том, что страна, усиленно строившая социализм, не обращала внимания ни на какие бытовые мелочи.
И вдруг в городе появилось достижение просвещенной Европы – мужские носки на резинках, которые носят нынче все, и венгерские полуботинки на пряжках.
Столичные пижоны находились в крайнем возбуждении. Вот тогда-то мой сосед, знаменитый московский вор Леня Золотой, отвел меня к Илье Гальперину, и я стал счастливым обладателем нескольких пар вожделенных чехословацких носков.
С той поры у нас с Ильей сложились вполне добрые отношения, мы часто виделись в ресторане «Аврора», в танцзале гостиницы «Москва».
А однажды в «Савое» мы отбили его от разгулявшейся компании каких-то татуированных мужичков, желавших прямо из кабака похитить его очаровательную жену Валю.
Потом у меня, как пишут военные журналисты, начались суровые армейские будни, и появился я в Москве не скоро.
Но, выдвинувшись на место постоянной дислокации, я отправился праздновать начало новой жизни в ресторан «Метрополь».
Только мы сделали заказ, как официант принес нам вазу с фруктами и весьма модное в то время крымское вино «Красный камень».
– Вам прислали, – сообщил он.
– Кто?
Официант доверительно показал мне глазами на столик у фонтана, за которым весело улыбался Илья. Но не дефицитное модное вино поразило меня, не встреча со старым знакомым. Нет, меня поразила его спутница.
Рядом с Ильей сидела московская красавица Ляля Дроздова, бывшая любовница Лаврентия Берии и мать его дочери.
Много позже Илья, встретив меня на премьере «Декабристов» в «Современнике», затащил к себе на улицу Горького.
Время уже было позднее, Гальперин со своими, мягко скажем, сослуживцами уселся играть в карты, а я с любопытством следил, как по столу передвигались здоровенные пачки денег. В два часа ночи все проголодались, хозяин позвонил в закрытый для всех ресторан «Арагви», и через полчаса прибыли официанты и накрыли шикарный стол.
Красиво умели отдыхать московские цеховики. А Илья Гальперин был в те годы одним из руководителей крупнейшего в стране подпольного трикотажного дела.
О размахе его я узнал позже.
В тот день, когда мы случайно встретились в кафе, Илья, закончив разговор с молодым человеком явно партийно-руководящего вида, сел ко мне за стол, залпом выпил бокал боржоми и сказал:
– Сколько этих падл ни корми, как до дела доходит, они сразу в кусты. Сколько они с меня бабок получили… Но ничего, если меня прихватят, я о них молчать не буду.
А потом грянуло знаменитое трикотажное дело. Оно было настолько крупным, что режиссер Василий Журавлев, порадовавший нас когда-то фильмом «Пятнадцатилетний капитан», снял пугающую киноленту под названием «Черный бизнес».
Чего только не было в этом кинополотне! Но все-таки отсутствовало главное – связь теневиков с партийным и карательным аппаратом.
Главой дела был некто Шая Шакерман, его мать приходилась родной сестрой знаменитому одесскому налетчику Мишке Япончику, известному всем по одесским рассказам блистательного Исаака Бабеля как Беня Крик.
Племянник исторического персонажа окончил Первый медицинский институт, но клятву Гиппократа не выполнил и сразу же подался в бурное артельное море.
Вместе с Борисом Райфманом и Ильей Гальпериным они переоборудовали картонажные мастерские Краснопресненского психоневрологического диспансера, которые выпускали безобидные и неприбыльные футляры для градусников, в мощный трикотажный цех.
Но трикотажное производство – это прежде всего сырье и оборудование.
Обратите внимание, что все это происходило не в период застоя, а при грозном борце с Пастернаком, а позже с абстракционистами Никите Хрущеве.
Для расширения производства потребовались новые площади. Взятку отгрузили в МГК КПСС.
За сто тысяч рублей союзный министр, фамилию которого я до сих пор не могу узнать, хотя можно легко догадаться, распорядился отгрузить «психам» вязальные и швейные машины, закупленные в ФРГ совсем для другого предприятия.
За деньги номенклатурные борцы отгружали цеховикам дефицитное, строго фондированное сырье в огромных размерах, из-за нехватки которого чуть не останавливались государственные текстильные фабрики.
Но работать без надежной милицейской крыши в те годы, как и сегодня, было невозможно.
Ежемесячно в саду «Аквариум» на площади Маяковского Шакерман встречался с четырьмя офицерами с Петровки.
Это был выплатной день. Старший получал пятнадцать тысяч, остальные – в зависимости от должности – десять, семь с половиной и пять тысяч рублей.
По тем временам это были громадные деньги.
Я знаю фамилии этих офицеров, но не называю их специально. Семьи жалко.
Хочу сказать, что старший из них получил от деловых к моменту ареста миллион рублей.
