Но основали город, конечно же, греки.
Произошло это примерно две тысячи лет назад. Они назвали поселение Керкинитидой. В городе были каменные дома, мощеные улицы и площади, крепостные сооружения. На территории, прилегающей к нему, эллины проложили дороги, которые разделяли землю на равные участки по 7–9 гектаров. Там выращивалась пшеница и виноград. Жители Керкинитиды также добывали соль в близлежащих соляных озерах и выгодно торговали ею, отправляя на судах в причерноморские и греческие города: Родос, Фасос, Книд. Еще здесь чеканили собственную монету: золотую и серебряную. Их до сих пор находят при раскопках.
Потом Керкинитиду завоевали скифы, потом — готы и аланы, потом — гунны. Последние полностью разрушили город. Возродилось поселение лишь при византийцах, в VI веке. Но ничего неизвестно о крепости, некогда окружавшей его. Генуэзцы, которые более двух столетий владели побережьем Крыма, не придавали стратегического значения этой местности. Крепость в степи итальянцев не привлекала, они больше любили горные пейзажи. Однако на их картах все же отмечен небольшой населенный пункт под названием Chrichiniri, или Chrerenichi, что отдаленно напоминает первородное греческое его наименование.
Заново крепость отстроили турки.
Они-то знали, как опасны неоглядные степные пространства. Они сами явились из степей и сумели завоевать великую империю — Византию.
В 1475 году первые османские парусники и галеры вошли в бухту, а через три года на месте Керкинитиды уже стояла Гёзлёве. Именно там встречали татарские беи и мурзы светлейшего хана Менгли-Гирея, признавшего зависимость Крымского ханства от турецкого султана и прибывшего на полуостров на турецком корабле из Константинополя. В дальнейшем это стало традицией. Правители ханства, получив утверждение при дворе султана, прибывали сначала в Гёзлёве.
Османы поселили в крепости трехтысячный гарнизон. Ее мощные стены и башни могла выдержать и штурм, и длительную осаду. Однако за все время их владычества в Крыму никаких битв около Гёзлёве не случилось. Татары, даже при кровавых своих смутах и междоусобицах, боялись посягать на турецкую твердыню. Первым войском, прибывшим к ее укреплениям через северо-крымские степи в 1736 году, стали русские. Но драться с турками им не пришлось. Гарнизон, завидев противника, быстро погрузился на корабли и отплыл в Константинополь. Нашим достались трофеи — 21 медная пушка.
Теперь, при независимом и свободном крымско-татарском государстве, Гёзлёве получила пышный титул — «ханская крепость». Шахин-Гирей действительно намеревался модернизировать это отличное фортификационное сооружение. К несчастью, денег в казне постоянно не хватало, и претворение в жизнь дорогостоящего проекта из года в год откладывали.
Лишенная присмотра и должного финансового обеспечения, крепость потихоньку разрушалась. Город за ее стенами рос и процветал. Сказывалось выгодное месторасположение. Он снова очутился на оживленном перекрестке международной торговли крымской пшеницей, солью, кожей, шерстью. В гавани, хотя и не очень хорошо защищенной от ветров и штормов, но просторной и глубокой, в летнюю навигацию собиралось до двухсот купеческих кораблей из городов Причерноморья и Средиземноморья: Кафы, Судака, Константинополя, Марселя, Ливорно, Генуи.
К концу XVIII столетия в Гёзлёве насчитывалось 2500 домов, двадцать мечетей, армянская церковь и караимская кенаса. Имелось также 17 постоялых дворов, 310 лавок, 24 кофейни, 18 пекарен, 10 кожевенных фабрик, 25 плотницких мастерских, 6 кузниц и 25 питейных домов, где торговали излюбленным хмельным напитком крымских мусульман — бузой. В общем, это был крупный город, и не зря Бахадыр-Гирей изо всех сил старался удержать его за собой.
Внезапное прибытие российского военного корабля в Гёзлёвскую гавань явилось событием, весьма впечатлившим жителей города. Козлянинов применил свой обычный маневр — образец настоящего флотского шика. Правда, он требовал отменной выучки экипажа, точного морского глазомера, знания всех особенностей «Хотина» и полных сведений о месте предполагаемой остановки.
Едва на желтоватых стенах крепости стали различаться бойницы, командор приказал убрать нижние паруса на фок-рот— и бизань-мачте. Ход флагманского корабля уменьшился, но продолжал оставаться довольно быстрым. Его толкали вперед верхние трапециевидные полотнища — марсели и брамсели, — наполняемые сильным ветром.
Затем капитан бригадирского ранга произнес заветное слово «аврал». Боцман Белоглаз и его помощники боцманматы, засвистев в дудки, вызвали на квартердек всю команду. Марсовые матросы по вантам поднялись на реи. Баковые, шканечные, ютовые матросы разбежались по своим местам и схватились за канаты, ожидая последней команды. Крепость приближалась. На двух ее причалах, пустынных из-за блокады полуострова, резко снизившей грузооборот в порту, засуетились люди в чалмах и халатах. Они видели, что русский трехмачтовик, форштевнем взрезая волны, движется прямо на них. Но, разумеется, столкновения не произошло.
— Марсели и брамсели — на гитовы и гордени! — прогремел голос капитана.
Буквально за несколько минут моряки сумели подтянуть все остающиеся паруса к реям и привязать их там. Теперь «Хотин», идущий с оголенными мачтами, несла лишь сила инерции, а Козлянинов давно вычислил ее неизменный путь.
— Руль лево на борт!
Коренастый, широкоплечий матрос тотчас начал крутить колесо штурвала. Это давалось ему нелегко. Широкое деревянное перо руля, натягиваемое цепями, уклонялось вбок, преодолевая тяжкое сопротивление воды. Она уступала нажиму неохотно, медленно, вскипая за кормой бурунами. Вместе с тем водоворот воздействовал и на корпус судна, ставил его правым боком к берегу, способствовал остановке. Аборигены на причале, бросив свои дела, в растерянности наблюдали за рискованным маневром парусника, осененного белым Андреевским стягом.
— Становые якоря — в воду!
Боцман Белоглаз, находившийся на баке, давно готовился выполнить такую команду. Большие, черные, откованные в кузнице Таганрога якоря, с правой стороны — плехт, с левой стороны — дагликс, — уже не лежали вдоль бортов, а висели, освобожденные от крепких рустовых канатов, на крамболах — деревянных балках, выступающих за пределы носовой надстройки спереди. Они ушли в воду с громким всплеском и зарылись кривыми своими лапами в песчаное дно. «Хотин» остановился именно там, где планировал капитан бригадирского ранга: на глубине около двенадцати метров, на расстоянии около ста восьмидесяти метров от причала, как раз напротив крепостных ворот, называемых «Искеле-Капусу».
Это была самая удобная позиция для артиллерийского обстрела с моря ханской крепости, захваченной мятежниками. Чтобы ее жители воочию убедились в том, орудия № 5 и № 6 батареи правого борта произвели по одному боевому выстрелу. Ядра попали в стену возле ворот слева и вызвали обрушение верхней ее части. Из людей никто не пострадал. Тем не менее аборигены, очень напуганные, бросились торопливо закрывать ворота.
Древнее фортификационное сооружение, однако, не допускало подобной спешки и крайней неосторожности. При закрывании левая створка, изготовленная из дубовых досок и обитая полосами железа, сорвалась с двух проржавевших верхних петель и повисла в воздухе, едва удерживаясь на одной нижней. Порыв ветра ударил в нее, и створка с жалобным скрипом вернулась в прежнее положение у стены, угрожая упасть на землю в любой момент. Люди в чалмах и халатах, оставив ворота незакрытыми, взобрались по лестнице на надвратную башню и принялись наблюдать за «Хотиным» оттуда.
