Кокшаров не сразу понял, что купальной машиной квартальный называет обычную на штранде повозку, в которой купальщиков или же купальщиц по широченной отмели везут на глубину. Их приобретали и содержали местные рыбаки, здраво рассудившие, что камбала в сети идет не всегда, а дачник, притащившийся на штранд из какой-то сибирской тьмутаракани, купаться желает всегда — чтоб деньги за дачу не зря были плачены. Купальная машина в сезон делалась кормилицей целого семейства. Войдя в эту крытую повозку, похожую на домик и обыкновенно выкрашенную в какой-либо яркий цвет, купальщики успевают переодеться и к тому моменту, когда их завезут на глубину, взрослому мужчине по пояс, могут быстренько по лестнице спуститься прямо в воду.
Два Аякса нашли в прибрежных дюнах, возле дома рыбака Акментыня, эту самую повозку. По мнению квартального, с ними были девицы безалаберного поведения, и оба Аякса как раз ради них старались. Они впряглись в купальную машину заместо лошади, выкатили ее на пляж, протащили с полверсты, выволокли на мелководье — очевидно, чтобы подшутить над сидевшими в повозке девицами и заставить их прыгать в воду прямо в модных туфельках и чулочках. Потом, по мнению квартального, они чем-то подкопали мокрый песок под колесами, отчего купальная машина увязла, словно в ухабах и колдобинах. И все это приключение пахло штрафом.
— Очень хорошо, герр Шульц, — сказал Кокшаров. Он уже немного успокоился и думал, как извлечь из безобразия пользу. — Повозка еще в воде?
— Бедный Акментынь пытается ее из воды трудолюбиво изъять.
— Не надо! Вот ему рубль, пусть прекратит! А я сейчас же телефонирую в редакцию «Взморья» и «Рижского курорта». Не каждый день на штранде купальные машины угоняют! Пусть приедут репортеры с фотографами! Пели?
— Весьма громко пели, господин Кокшаров.
— Это хорошо.
Музыка господина Оффенбаха очень хорошо врезалась в память — недаром Стрельский, в юности (коли не врал) игравший Париса в «Прекрасной Елене», практически безупречно запомнил все музыкальные номера и хранил их в голове более тридцати лет. Если дачник, наслушавшись ночных рулад Енисеева и Лабрюйера, невольно примется мурлыкать «Гей-го-го, дочери Зевса, будет выбор мой таков: гей-го-го, дочери Зевса, выбираю я любовь!», то уже недалеко до покупки билетов для себя и своего семейства. А исполняли гуляки не только «Выход царей Эллады», но и все прочее, кроме арии «Любовь-святыня».
Разобравшись с шалостями двух Аяксов и напевая «Мы шествуем величаво, ем величаво, ем величаво…», Кокшаров пошел в беседку. Эта резная беседка стояла в углу двора на возвышении, и оттуда был виден двор соседней дачи, где жили дамы. Кокшарову нравилось завтракать, глядя, как его артистки в самом небрежном виде выскакивают на двор и занимаются хозяйством. Обязанности общей горничной выполняла хозяйская дочь Минна, но стирку тонкого белья и кружев ей не доверяли. Да и какая актриса не умеет стирать кружева, мастерски штопать чулки, а при нужде — и прибить к туфлям подметки?
Владелица дачи, где жил Кокшаров, полная и жизнерадостная фрау Бауэр, сама приносила ему в беседку поднос с завтраком и оставалась выпить вместе с постояльцем чашечку кофе. Ей доставляли из ближайшей кондитерской свеженькие пирожные «кремшнитте», и Кокшаров очень полюбил это лакомство. Заранее радуясь парочке нежнейших «кремшнитте» с желтым и ароматным заварным кремом, он вошел в беседку — и «Выход царей Эллады» завершился каким-то нечеловеческим скрипом в кокшаровском горле.
На полу лицом вверх лежала женщина, закутанная в шаль. Рот ее был полуоткрыт, взгляд — неподвижен, лицо — смертельной серости.
— Эй… — без голоса прошептал антрепренер. — Эй, сударыня…
Но он уже понимал, что женщина мертва.
Глава шестая
Вернувшись с ипподрома в Майоренхоф, Танюша получила от Терской суровый нагоняй. При посторонних актриса не хотела скандалить с мнимой племянницей, а наедине — за милую душу! Кончилось тем, что догадливая Терская конфисковала у девушки шкатулку с сокровищами. Это обнаружилось через несколько дней после премьеры «Прекрасной Елены». Девушка не любила побрякушек — хоть золотых, хоть латунных, а всякой блестящей дребеденью для роли Парфенис ее снабдили Эстергази и Полидоро. Поэтому в шкатулку, хранившуюся в глубине кофра, она заглядывала редко.
Были еще две ссоры с Терской, наотрез отказавшейся отдавать сокровища. А на них у девушки была вся надежда. Вторая случилась перед обедом, вспыхнула внезапно, так что Танюша выскочила из столовой и убежала, а Терская осталась принимать соболезнования артистов: ах, как трудно нынче с племянницами…
Танюша в расстроенных чувствах убежала на морской берег и бродила там, строя планы — один другого краше. Она уже до того додумалась, что решила искать себе богатого покровителя — не очень четко представляя, с какими обязанностями это связано. Хотя девушка уже больше года служила в театре и многое в закулисной жизни поняла, но образование она получила в пансионе, откуда и вынесла восторженность с наивностью.
Жить без неба она уже не могла. Она видела, как выписывает восьмерки под облаками маленький и хрупкий «фарман», который ведет необыкновенная женщина. Она вся иззавидовалась, сидя на трибуне с запрокинутой головой. И она в мечтах уже сама сжимала штурвал ручками, заключенными в летные перчатки из грубой кожи…
— Мадмуазель! — окликнули Танюшу.
Это был Николев, также блуждавший по пляжу. Но он не мечтами был занят, а разглядыванием дам. На господ, совершавших моцион быстрым шагом или рекомендованные врачами из «Мариенбада» целительные пробежки, он, понятно, внимания не обращал.
Время было «общее» — если до десяти утра пляж занимали мужчины, имевшие право купаться в чем мать родила, если с десяти до часа мужчин на пляж вообще не пускали, поскольку там отдыхали женщины и дети, то после часа, с момента, когда над мостками и купальнями взовьются белые флажки, гулять и купаться могли все желающие — но непременно в соответствующих костюмах. За порядком следили городовые, расхаживавшие вдоль кромки воды в белых кителях. Николев по молодости лет высматривал в сотне шагов от берега, за мелководьем, дам, поднимавшихся из воды в купальные повозки. Мокрые саржевые костюмчики с короткими рукавами и по колено облепляли их весьма соблазнительно.
— Алеша! — воскликнула в ответ Танюша. Она был рада встрече с приятелем — уж он-то понимал, как тяжко свободолюбивой душе под тираническим и деспотическим гнетом тетки.
— Вы нагуливаете себе аппетит перед обедом? — спросил Николев.
— Ах, какой может быть аппетит?! У меня все рухнуло, все пропало…
Танюша рассказала о своей беде.
— И вот я — без средств, без возможности учиться! И должна после обеда опять репетировать эту проклятую Парфенис, вешаться на шею противному Стрельскому и целоваться с Селецкой! Отвратительная роль! И отвратительный танец! Просто изумительная пошлость!
Поставивший пляску двух гетер, Селецкой и Стрельского Кокшаров именно такого комплимента и добивался.
