Шофер подал знак клаксоном — два отрывистых гудка. Автомобиль ждали — ворота отворил изнутри кто-то незримый, и автомобиль въехал на территорию ипподрома. Там его фары погасли. Ворота остались открыты.
Такую возможность нельзя было упускать! Танюша схватилась за велосипедный руль и бегом влетела в ворота. Сразу повернув вправо, она пробежала еще немного вдоль забора и оказалась возле дощатой стены, то ли сарая, то ли еще какой необходимой в этом заведении постройки. Это была невероятная удача, и Танюша, мало беспокоясь, что за автомобиль такой и за каким бесом притащился он среди ночи на ипподром, пошла искать себе пристанище.
Ворота большого сенного сарая были открыты. Еще не настала пора сенокоса, тем более — время, когда копны высохшего на стожарах сена свозят в сараи или хоть под навесы. Прошлогоднего сена оставалось не так уж много. Появись тут Танюша через месяца полтора — ей бы пришлось рыть себе нору в высокой, под самый потолок, и плотной ароматной горе. Сейчас же она, включив на полминуты фонарик, изучила обстановку, прошла через весь сарай и устроилась на невысокой куче. Велосипед она положила в углу на утоптанный пол.
Сейчас следовало бы завернуться в одеяло и попытаться уснуть. Но волнение, как и полагается, породило бессонницу.
Как потом додумалась Танюша, эта радостная бессонница, похоже, спасла ей жизнь.
Она услышала, что в сенной сарай вошел человек. Перепугавшись, Танюша, как малое дитя, натянула одеяло на голову, и вовремя — вошедший включил фонарь наподобие велосипедного и быстро обшарил лучом стены. В щелку Танюша видела слепящее пятно, а потом, когда человек повернулся к ней боком, — и силуэт.
Это был высокий и худощавый мужчина — женщины такими долговязыми не вырастают. Верзила двигался легко и быстро — Танюше померещилось сходство с Енисеевым. Но Енисеев тут оказаться не мог — что он забыл на ипподроме, да еще в сенном сарае?
Фонарик погас, мужчина вышел, тут же раздался короткий крик, затем топот, опять крик — человек по-немецки звал на помощь, и не просто звал, а утверждал, что его убили. Потом совсем близко заржали лошади. На ночном ипподроме творился какой-то непонятный кавардак. Первое, что пришло Танюше на ум, — это конокрады! С перепугу она стала читать молитвы. Потом опять зарычал и затрещал автомобильный мотор. И тогда уж все стихло.
Заснула Танюша ровно за пять минут до того, как задребезжал взятый с собой будильник. Она прихлопнула сияющую стальную чашку, села и с ужасом осознала, что забыла взять гребешок.
В сарае было уже светло, снаружи звучали голоса. Танюша прислушалась — мужчины перекликались сразу на трех языках: немецком, латышском и русском. Она подкралась к воротам сарая, выглянула и увидела стену здания, которое при ней называли необычным словом «ангар».
Одернув юбку и кое-как огладив голову, Танюша пошла вокруг ангара и вскоре оказалась на краю летного поля. Действительно — в шесть утра тут начиналась настоящая жизнь.
Ей редко доводилось вставать так рано, чтобы видеть настоящее солнечное июньское утро, с пением птиц, с ясным небом, с тем удивительным воздухом, который удается вдохнуть только спозаранку, с той забавной зябкостью, которая смешит и бодрит лучше шампанского. А вот Лидия Зверева, видно, привыкла подниматься ни свет ни заря: она уже стояла у ангара, кутаясь в огромную шаль, на сей раз не в шароварах, а в светлом летнем платье. Тут же был Володя Слюсаренко, дававший указания механикам на непонятном русском языке.
Танюша кинулась к своему идеалу.
— Лидия Виссарионовна!
— Боже мой! — воскликнула Зверева. — Как вы сюда попали?
— Я же говорила — я мечтаю летать и буду летать! — пылко сказала Танюша. — Ради бога, не гоните меня! Я все уладила, моя семья возражать не станет!
— Ваши родители сошли с ума? — осведомился Слюсаренко. Он уже был в летном шлеме, а автомобильных очках, в кожаной куртке и сапогах, натягивал перчатки.
— Нет, все гораздо проще! У меня теперь другая семья, — объяснила Танюша. — Я замуж выхожу! А мой жених тоже бредит полетами! Он вместе со мной будет учиться!
Про совместную учебу она придумала только что, на лету, мало беспокоясь об истинных намерениях Алеши.
Одновременно мужчины выкатили на летное поле «фарман», а со стороны конюшен подъехал высокий стройный всадник.
— Решили наконец пересесть в наше седло, господин фон Эрлих? — по-немецки спросила его Зверева.
— Нет, лошадям я не изменю, госпожа Зверева, — ответил он. — Это просто любопытство и немного более того…
Лидия смутилась.
Танюша посмотрела на всадника говорящим взглядом: вот только сунься к моему кумиру! Она прекрасно видела политику этого красавца — рядом с невысоким Володей Слюсаренко, менее всего похожим на дамского угодника, он выглядел королем и вел себя победительно (старое словечко опять вошло в моду, а актрисы очень следили за тем, чтобы их речь была полна таких словечек). Однако всадники, даже красивые, были для Танюши явлением обыкновенным — странствуя с труппой, она уж насмотрелась на кавалерийских офицеров, — а вот авиатор казался восхитительным существом иного мира, чуть ли не ангелом, только в черной коже.
Нужно было спешить на помощь авиатриссе.
— Лидия Виссарионовна, так вы позволите мне постоять с вами и поучиться? Я быстро схватываю! — похвалилась Танюша.
— Ну что же, стойте тут, смотрите и слушайте, — сказала Зверева. — Только, ради бога, ни во что не мешайтесь.
И, перейдя на немецкий, холодно произнесла:
— Господин фон Эрлих, аэроплан уже готовят ко взлету, лошадь может испугаться.
— Я приеду после полетов, — пообещал он и, подняв гнедого коня в легкий галоп, ускакал. Зверева невольно проводила его взглядом. Да, она любила Володю, она обещала стать его женой, только этот всадник подозрительно легко встревожил душу… Но как, как? Он отмеривал ей свое внимание — словно на аптекарских весах! Слова, которые он произнес с минуты знакомства, можно было на пальцах перечесть! И что в нем было? Царственная осанка, прекрасная посадка, самоуверенность — ведь ничего больше, право, ничего!
Танюша же, глядя на фон Эрлиха, вспомнила ночного посетителя сарая с фонариком. Тоже ведь высок, строен и… усат?.. Сейчас она вдруг поняла, что, увидев на долю секунды профиль незнакомца, отметила присутствие усов, торчащих из-под носа вперед. Уставившись на спину наездника, она задумалась: насколько же они торчат у этого красавчика, больше или меньше, чем у Енисеева.
И тут застрекотал мотор «фармана».
Все оказалось гораздо скучнее, чем думала Танюша, катя на велосипеде к Зассенхофу. Аэроплан, пилотируемый Слюсаренко, взлетел дважды и приземлялся, сделав всего круг. Что-то такое слышали Зверева, Слюсаренко, Калеп и механики в стрекоте мотора, чего Танюша никак не могла уразуметь. Из-за чего-то они горячо спорили, что-то их смешило до слез, и это вызывало острую зависть. Танюша видала похожее на репетициях, но без истинного азарта единомышленников. А для нее азарт был равноценен счастью — как, возможно, и для Зверевой.
