Картотека, которую знаменитый, уже почти легендарный Аркадий Францевич Кошко завел в сыскной полиции Лифляндской губернии, содержала сведения о множестве жуликов, мазуриков, проституток, шулеров, убийц, грабителей и прочей малоприятной публики. Нарочно для того, чтобы по методу Альфонса Бертильона, измерять определенные неизменные части скелета и делать особым метрическим фотоаппаратом фотографии анфас и в профиль, было привезено из Франции хитроумное кресло. На каждого жулика заводили карточку, где были портрет, результаты измерений и устные портреты в виде формул, повергающих непосвященного в ужас. Каждая примета головы имела точное определение, каждому определению соответствовала своя буква, и если полицейский агент знал формулу назубок, он мог по ней в толпе опознать преступника.
Лабрюйер, конечно, не мог точно измерить рост Енисеева и Полидоро, длину и ширину их голов, расстояние между скуловыми костями, длину среднего пальца и мизинца левой руки, а также ширину и длину правого уха. Но он прикинул на глазок рост и вес, размер обуви, описал форму рук. Бумажку он присовокупил к карточкам.
— Эх, — сказал старик. — До чего дожили… Ну, я-то по годам из сыскной полиции ушел, срок мне вышел. А вы-то?
— Уж кто оттуда не ушел, так это ты, Кузьмич. До сих пор ведь сведения поставляешь, или нет?
— Чш-ш-ш!..
— Молчу, молчу. Вот и я думал, что уйти оттуда просто.
Старик, прослуживший в сыскной полиции по меньшей мере тридцать лет, бывший на отличном счету у самого Кошко, взглянул на Лабрюйера с любопытством. Но простого вопроса: «Что ж вы, господин Гроссмайстер, сами к Майеру не идете?» задавать не стал. Понял, что это было бы некстати.
Им было о чем потолковать, что вспомнить. Агент Панкратьев еще при Аркадии Францевиче Кошко прославился среди своих тем, что помог отыскать похищенный из Христорождественского собора, с иконы Богоматери, крупный бриллиант. Для этого ему пришлось пролежать под кроватью похитителя, церковного сторожа, несколько часов и претерпеть ритмичные колебания матраса, но зато он узнал, что бриллиант запрятали в полено, а полено, соответственно, в поленницу.
Потолковав о новостях, Лабрюйер и Панкратьев расстались.
В Майоренхофе Лабрюйер тайно передал фотографические карточки Стрельскому, а потом весь день пребывал на виду у Енисеева: играл со Славским в шахматы, ходил на пляж, купался вместе со Славским и Кокшаровым, беседовал с дамами. Стрельский же сразу после обеда скрылся.
На вечер был назначен концерт. Лабрюйер вместе с прочими артистами вовремя вышел на Морскую — во фраке, чистенький, свежевыбритый, припомаженный, даже с напудренным носом. Парнишка, которого хозяйка дачи наняла на лето бегать по поручениям, отправился за орманами.
— Куда подевался Стрельский? — спросила Терская. — Никто его не видел?
Ей предстояло петь со старым артистом несколько опереточных дуэтов.
Актерская братия любит всякие беспокойства — сперва изругав старого разгильдяя, потом дружно вспомнили, что у него сердце, и пустились в самые жуткие предположения. Алешу Николева и Танюшу погнали шарить в кустах — не дай бог, старик в шиповник завалился и там помирает!
Эта парочка весь день вела себя диковинно, переглядывалась и пересмеивалась, но взрослым было не до них — Терская и Кокшаров устроили маленький военный совет, решали финансовые вопросы.
В шиповнике Стрельского не нашли, поехали в зал без него, по дороге кое-как перекроили программу.
Старик появился ближе к полуночи. Его привез Шульц.
— Дачники этого господина в лесу отыскали, — сказал квартальный надзиратель. — Госпожа и господин Вольпе с собакой гуляли. Собака их в кусты малины привела, там этот господин без памяти лежал. На даче господ Вольпе телефонный аппарат поставлен, они в полицию позвонили. Этого господина в чувство привели. Он фамилию назвал, фамилию «Стрельский», — но такой фамилии полиция не знает. Он сказал, что живет в Майоренхофе и в зале господина Маркуса выступает. Тогда из Ассерна мне телефонировали. Я приехал, опознал, к вам немедленно привез. Хотя служебное время кончилось… Какова его почтенная фамилия?
Истинную фамилию Стрельского Кокшаров вспомнил не сразу.
Когда вселились в майоренхофские дачи, он сам собрал у артистов паспорта и сдал их Шульцу, чтобы зарегистрировать в участке. Но смотреть в эти паспорта, естественно, не стал.
— По паспорту — Рябой… кажется… — пришла на помощь Эстергази.
— Точно — Рябой! Но как он попал в лес?
— Это у него у самого спрашивать надлежит, — с тем Шульц, получив за беспокойство пять рублей, и откланялся.
Стрельский явственно помирал, держался за сердце, стонал, и задавать ему вопросы было последним свинством. Решили дежурить у его ложа по очереди — мало ли что? Первым вызвался Лабрюйер.
Старика уложили на веранде, благо ночь была теплая, а больному свежий воздух полезен. Лабрюйер уселся рядом в плетеном кресле. Дамы приготовили столик с лекарствами — лавровишневыми каплями, валерьянкой, настойкой боярышника, поставили и свечку в подсвечнике. Оставалось только дождаться, пока вечерняя суета на дачах стихнет.
Лабрюйер, встав на перила веранды, заглянул в комнату Енисеева. Енисеев укладывался в постель.
— Что это было? — спустившись, шепотом спросил старика Лабрюйер.
— Эфир.
— Что?
— Когда я шел лесом к хутору, на меня напали сзади, прижали к лицу тряпку. Я этот запах знаю. Сколько провалялся в кустах — непонятно, меня собака разбудила. Тряпка так у меня на лице и осталась.
— Что-то пропало?
— Пропали кошелек и обе карточки.
— Черт возьми! Что же это значит?
— Мой юный друг, это значит… — Стрельский задумался, — …значит это… Хм… Допустим, меня приняли за миллионера…
— Насколько я знаю здешних мошенников, они шарят по карманам в толпе, а в лесу на людей не нападают. Увы, господин Стрельский, вас не приняли за миллионера.
— Да? А я так старался… Я очень вальяжно шел по лесу — даже по лесу, я тросточкой вот этак помахивал, как доподлинный бонвиван…
— Как вы себя чувствуете? — перебил Лабрюйер. По голосу он понял, что старик бодрится.
— Превосходно, хоть сейчас на сцену играть Меркуцио… Вы знаете, что я когда-то играл Меркуцио в «Ромео и Джульетте»? Прекраснейшая роль!
— Кошелек взяли для отвода глаз…
— Или же карточки прихватили из любопытства. На них же написано — «артист Енисеев», «артистка Полидоро». А Генриэтточка очень неплохо вышла.
— Говорю вам, здешние мошенники эфиром не пользуются. По крайней мере, когда я служил…
— Может, за последние годы выучились? Вы когда службу оставили?
— В пятом году. Еще при Кошко. Кабы не он… ну да ладно… Почта! Сегодня приносили почту?
