Ей приходилось слышать стрельбу, и не раз, — офицеры в провинциальных гарнизонах, ухаживая за артистками, развлекали их на свой лад, похвалялись меткостью и обучали дам правильно держать револьверы.
Что такое огнестрельная рана, она тоже знала — однажды офицерское молодечество плохо кончилось.
И не успела Танюша осознать опасность, как ноги сами заработали с утроенной скоростью, тело накренилось нужным образом, и девушка свернула на Йоменскую самым рискованным образом.
Она неслась по Йоменской — в такое время на променаде не было неторопливых прохожих, которые только и думают, как бы попасть под колеса, — и даже не пыталась осознать, что произошло. Выстрел, скорее всего, был случайным — Танюша даже вообразить не могла, что есть в мире человек, желающий ей смерти. Разве что Николев мог бы сгоряча, вообразив себя трагическим героем, брякнуть что-то этакое — ну так у него и револьвера нет! И никогда не будет! А если вдруг ему попадет в руки оружие, то драгоценный супруг первым делом отломает какую-нибудь важную деталь, а потом еще потеряет ее — как отломал и потерял велосипедный звонок.
Но, прекрасно зная, что никому вреда ни причинила и ничьей ненависти не заслужила, Танюша все же запутывала следы, ныряла в переулки. Угомонилась она, проскочив мост через Курляндскую Аа и посидев возле него в кустах: автомобиль не гнался следом, значит, выстрел был какой-то случайный.
Дальше Танюша ехала без лишнего беспокойства.
На ипподроме ей показали, где работают авиаторы. Девушка нашла их в мастерской — Калепа с ними не было, зато был молодой человек, роста среднего и внешности скромной, хотя с небольшими щегольскими усиками.
— Значит, так и условимся, — говорил он. — Указатель скорости я вам оставлю, вы его опробуете на своих «фарманах». Пока я еще не слишком уверен в своем изобретении. И когда окажется, что с ним все в порядке, вы доложите…
— Именно туда, — ответил Слюсаренко. — Сейчас приедет наш приятель Таубе, он отвезет тебя на станцию.
— Золотой человек, Сева, просто золотой, — заметила Лидия. — Я начала его учить — так он истинный фанатик неба. И рули чувствует…
— Меня этот фанатик уже раздражать начал, — признался Слюсаренко.
— Володя! Если мы разгоним всех моих поклонников и останемся в полном одиночестве…
— Немного одиночества нам бы не помешало.
— Так что, Володя, жди меня на этот самом летном поле в первых числах июля, — быстро сказал Сева, явно пытаясь погасить зреющую ссору между Зверевой и Слюсаренко. — И тогда посмотрим, кто кого! Мой «райт» — или ваши «фарманы».
— Куда нам против тебя! — воскликнула Лидия. — Если ты на две версты в небо поднялся, да еще с пассажиром, и жив там остался! Это же такой рекорд, такой рекорд — я даже вообразить не могу.
— Наши рекорды еще впереди, — буркнул Володя. — И не ради них мы тут сидим по уши в машинном масле. Ты лучше спроси Севу, как у него в полете нервюры ломались и машина в воздухе чуть не развалилась.
— Ну да, ей-богу, так и было — стоило приземлиться, как все и развалилось! — весело подтвердил Сева. — Репортеры ржут, как жеребцы стоялые, снимать от хохота не могут, а я из-под обломков вылезаю! Но это было год назад. С того времени многое изменилось. Вот увидите! В машине, которую я готовлю к рекорду, столько доделано и переделано — вы старого «райта» не узнаете. И вашему мотору до моего далеко — у меня немецкий, в девяносто лошадиных сил.
— NAG? — спросил пожилой механик.
— Он самый. Руль высоты мы переделали, хвост удлинили, вместо дурацких этих полозьев поставили шасси, как у вас… ну, это видеть нужно… В общем, аэроплан даже название поменял — теперь это «абрамович-райт». Так что я прежде вас вошел в историю.
— В историю Германии, — нетактично заметил Слюсаренко. И Лидия заметно помрачнела.
— Ну и что? При чем тут Германия? Вот я — русский авиатор, в Германии мне лишь дали возможность, дали деньги… так что же, я теперь — немец?..
В голосе была явственная обида.
— Ну что ты такое говоришь? — не слишком натурально возмутилась Лидия — как всякий человек, которому приходится чуть подвирать из наилучших соображений. — Все мы учимся летать там, где есть возможность. И ты, как только тебе такую возможность дадут, вернешься в Россию — разве нет?
— Если моя авантюра окончится без смертоубийства. Мне уже намекали, что пригласят с моим новым «райтом» в Царское Село. Но сперва — авантюра!
Стоя у дверей и слушая, Танюша поняла наконец, о чем речь: Сева Абрамович собирался лететь из Берлина в Санкт-Петербург; расстояние неслыханное, фантастическое, целых полторы тысячи верст!
— Если хочешь, составим тебе протекцию, — сказал Слюсаренко. — Когда ты действительно хочешь вернуться домой, а не быть всю жизнь заграничным гастролером, тебе нужно участвовать со своим «абрамовичем-райтом» в конкурсе военных самолетов, это будет в сентябре на Корпусном аэродроме. Ты ведь там бывал?
— Бывал, только давно.
— Ты его не узнаешь — там столько всего понастроили! И эллинги для дирижаблей тоже поставили, — сообщила Зверева. — А потом, когда хорошо покажешься, пиши на имя Сухомлинова, примерно так: «Приемлю смелость обратиться к Вашему Высокопревосходительству с покорнейшей просьбой милостиво разрешить мне войти в подведомственное Вам Военное министерство…»
— И обязательно: «…непоколебимо веря в то, что мои аппараты сослужат верную службу отечественной армии в соответствующий момент…» — подсказал Слюсаренко. — Тем более что этот самый момент, будь он неладен…
— Да, — подтвердила Лидия. — И очень тебя прошу, Сева, если будут выпытывать, что ты видел в наших мастерских, отшутись как-нибудь.
— Это все серьезнее, чем ты думаешь. Тут не о призе в тысячу дойчемарок речь.
— Я понял.
— Вот и прекрасно.
Танюша отлично понимала, что подслушивать — нехорошо. Но ей страстно хотелось летать — и всякая новость из дивного мира авиаторов и авиатрисс была для нее исполнена высшего смысла.
Может быть, Абрамович еще что-то рассказал бы о перелете из Берлина в Северную столицу — перелете, который разве что покойный Жюль Верн мог бы сочинить, — но издалека раздался рык автомобильного мотора. Полминуты спустя он смолк.
Таубе, оставивший автомобиль за ангаром, подбежал к мастерским смешной побежкой коротконогого полноватого человечка.
— Королева моя, где вы?! — взывал он. — Я по первому же знаку примчался! «Чуть свет уж на ногах, и я у ваших ног!»
Танюша обрадовалась, узнав грибоедовский стих.
— Федор Иванович! — воскликнула, выбегая из мастерской, Зверева. Тут она увидела Танюшу и очень нехорошо на нее посмотрела.
— Чем могу служить? — осведомился радостный Таубе. — Мне сообщили, что вы с утра искали меня. Простите — спал, спал сном не праведника, а много наколобродившего грешника! Но когда меня растолкали — собрался в пять минут. Будет очень жестоко с вашей стороны, если вы не составите мне компанию за завтраком.
