В голосе Лабрюйера было настоящее торжество.
— Убийство этот человек готовил тщательно, — продолжал Лабрюйер. — Для того и была похищена пресловутая шляпная булавка. Линдер, вы знаете похитительницу — это Лореляй.
— Как вы узнали? — спросил Линдер. Голос был строгим, во всей фигуре — готовность сорваться с места и мчаться по следу.
— Я говорил с ней. Линдер, я отпустил ее — нельзя было иначе. Они никуда не денется — я потом вам расскажу, как хитроумно она теперь промышляет. С похищением булавки мне, правда, самому не все ясно, — признался Лабрюйер. — Думаю, еще до рассвета я получу ответы на все свои вопросы. Для того я вас сюда и позвал, а господа артисты будут свидетелями. Так вот, я заподозрил одного человека… Самойлов, закройте собой дверь, сейчас будет кое-что любопытное…
Линдер встал и сунул руку за пазуху — там у него в особой ременной петле был револьвер.
— Мне удалось получить его фотографическую карточку. Я отправил господина Стрельского с двумя карточками, этого человека и его предполагаемой сообщницы, на хутор, где спрятал фрау Хаберманн. Он из осторожности оставил ормана возле станции и пошел пешком через лес. По дороге на него напали, усыпили эфиром, карточку похитили. Подробности может сообщить квартальный надзиратель Шульц. Я понял: этот человек подслушал мои разговоры с господином Стрельским и решил оттянуть миг своего разоблачения. Какие интриги были у него на уме — я понятия не имею. А теперь, господа, внимание!
Лабрюйер открыл дверь спальни. Оттуда вышла жена ассернского рыбака Яниса Осиса, а за ней — маленькая опрятная старушка в старомодной черной кружевной наколке.
— Вот госпожа Хаберманн, господа, — и Лабрюйер перешел на немецкий язык. — Госпожа Хаберманн, сейчас мы зададим вам несколько вопросов. Ничего не бойтесь — вот инспектор сыскной полиции господин Линдер, он позаботится о том, чтобы…
Пока Лабрюйер успокаивал фрау Хаберманн, старушка обвела взглядом артистов: Стрельский поклонился ей, как давней знакомой, Николев и Водолеев уставились на нее с любопытством, Енисеев — озадаченно, Славский даже не посмотрел в ее сторону; агенты и Линдер посмотрели так, будто в правом глазу у каждого была фотографическая камера.
Вдруг она прервала умиротворяющую речь Лабрюйера.
— Я знаю этого господина! — фрау Хаберманн указала рукой. — Это Алоиз Дитрихс.
Общее молчание длилось несколько секунд.
— Ну что, господин Енисеев, кончена ваша игра? — спросил Лабрюйер.
— Это недоразумение, — заявил Енисеев. — Впервые в жизни вижу эту даму.
— Да она-то вас видит не впервые!
— Это Алоиз Дитрихс, — повторила Вильгельмина Хаберманн. — Мне ли не знать. Это он. Это его все считали мертвым! Это его встретила моя бедная Дора! Он ей угрожал! Он ее убил! Алоиз, почему ты ее убил? Что плохого сделала тебе Дора?!
— Что за безумная старуха? — спросил Енисеев. — Какой я ей Алоиз?! Господа, это просто чушь какая-то, околесица…
— Фрау права! — вдруг заявил Водолеев. — Я все думал — откуда мне имечко-то знакомо! Алоиз! Вспомнил, черт возьми меня совсем, вспомнил! Иван Данилыч, господин Линдер, велите этому жулику показать свой портсигар!
При этом маленький Водолеев простирал руку к Енисееву жестом римского патриция, и указательный перст целился аккурат в нижнюю пуговицу жилета.
— Что — портсигар? — удивился Енисеев. — На кой вам мой портсигар?
— А вы не спорьте и покажите, — предложил Линдер.
Енисеев полез в карман пиджака, не глядя вытащил позолоченную коробочку и протянул полицейскому инспектору, но ее перехватил Савелий и ловко открыл.
Папирос в портсигаре было пять штук, и потому одна из его стенок изнутри была свободна.
— Вот, вот! — торжествовал Савелий. — Я вспомнил! Глядите, глядите все!
На стенке были изнутри выгравированы немецкие слова.
— Так… — произнес Линдер и показал эти слова Лабрюйеру, который сразу перевел их на русский:
— «Любимому Алоизу от верной невесты Трудль. 16 марта 1908 года».
— Но это же не мой портсигар! — вглядевшись наконец в безделушку, воскликнул Енисеев.
— Ваш, ваш! — завопил Савелий. — То-то я думал — откуда имечко знакомо? Он меня папиросками угощал! Я видел, но не догадался! А имечко-то — вот оно!
— Ну, Линдер, видите?! — перекрикивал его Лабрюйер. — Теперь все сходится? Забирайте добычу!
— Черта с два! — с этими словами Енисеев оттолкнул Славского, Николева, бросил Лабрюйеру в ноги стул и выпрыгнул в открытое окошко.
Глава двадцать вторая
Азарт погони, знакомый Лабрюйеру не понаслышке, проснулся в душе — и он, сбив с ног Водолеева, кинулся к тому же окну, вскочил на подоконник и полетел во мрак.
Револьвер он выхватил, кажется, на лету.
Наверху визжали дамы, кричали мужчины.
Длинноногий Енисеев, приземлившись в многострадальную клумбу с ноготками, погасил энергию падения, повалившись на бок и перекатившись по цветам на дорожку. Там он вскочил и понесся к калитке.
Коротконогий Лабрюйер проделал тот же трюк и, лежа на утоптанной земле, дважды выстрелил по мелькнувшей тени.
За углом, на лестнице, загремели шаги — во двор выскочили агенты, за ними — Линдер.
— Он к морю побежал! — догадавшись, крикнул Лабрюйер. — Он спрячется в дюнах!
Четвертым из дома выскочил Алеша Николев.
— Я покажу! Я все покажу! Я все дюны излазил! — завопил он и помчался за полицейскими.
Лабрюйер попытался встать — и тут только ощутил боль. Он подвернул левую ногу.
— Стрельский! Водолеев! Не выпускайте Полидоро! Она — сообщница! — закричал он. — Удержите ее!
Несколько секунд спустя в окне появился Стрельский.
— А знаете, она пропала! — сообщил артист. — Как корова языком слизнула!
— Черт бы вас всех побрал! — ответил на это Лабрюйер. — Спуститесь сюда кто-нибудь, я ногу повредил!
Минуту спустя артисты уже окружили Лабрюйера, поставили его на ноги, Водолеев подставил плечо, обхватил его за талию, и в обнимку они добрались до веранды. Туда же явились и Кокшаров с Терской.
— А я ведь не верил, будто вы на что-то способны, — сказал Кокшаров. — Теперь Валентиночка спасена, и «Прекрасная Елена» возрождается к новой жизни. Спектакль спасен!
— Как вы упустили Полидоро? — спросил Лабрюйер. — Стрельский, бегите на дамскую дачу! Может, она за своим имуществом побежала. С дамами это бывает — пытаются спасти тряпки, когда нужно удирать во весь дух… Заморочьте ей голову, вы это умеете… Послушайте, Иван Данилыч, у этого мерзавца еще один сообщник есть на штранде — по меньшей мере один. Притворяется почтальоном. А Полидоро исполняла поручения — может, записки этому почтальону передавала, может, словесные поручения или деньги, я не знаю.
