— Если заговорил по-французски, значит — де Вальмон. А вообще имен у него побольше, наверно, чем у Альды. Я видел его на ипподроме, он видел меня. Ты еще не понял, что он сделал?
— Нет.
— Он выстрелил в мотор. Из револьвера он бы не смог, а хорошая винтовка, которая бьет на полтора километра, не подвела. Вот ведь откуда помощь прилетела… С другой стороны, пусть скажет нам спасибо — если бы мы не загнали Тюльпана с Кентавром в ловушку, Альда не была бы такой сговорчивой. А теперь он вывезет ее в безопасное место — и станет она двойным агентом. Будет работать на Францию. Но упаси тебя боже приставать к нему с благодарностями! Он в лучшем случае назовет тебя сумасшедшим. Держи и дай фонарик.
Отдав свой револьвер, Енисеев подошел к «фарману» совсем близко. Луч велосипедного фонарика прогулялся по сломанным крыльям, по свисающим с них белым лохмотьям.
Енисеев левой рукой приподнял верхнее крыло «фармана», правой нацелил луч в обломки.
— Таубе? — спросил он. — Вы как там? Не подохли? Ну, господин Тюльпан, выползайте.
— Я ранен.
— Это замечательно. Выползайте, говорю вам. Дитрихс! Кентавр! Приглашение и к тебе относится, сукин ты сын! Живо, живо!
Из обломков «фармана» выстрелили, и тут же выстрелом ответил Лабрюйер. Дитрихс вскрикнул.
— Неженка, — сказал ему Енисеев. — Ну что, твердо решили сидеть там до утра? Брат Аякс, покарауль-ка ты этих красавцев, а я доскачу до станции. Там есть телефонный аппарат. Сейчас, пожалуй, можно и в полицию телефонировать. Угон аэроплана — это почище угона автомобиля. Жди, я скоро.
И, не дав Лабрюйеру и слова молвить, он ускакал.
— Сударь, может быть, мы договоримся? — подал голос Таубе. — Я попал в эту историю по недоразумению. Меня принудили. Я адвокат из Ревеля. Я ничего не пожалею, лишь бы спасти свою репутацию.
— А что может угрожать репутации человека, которому восемьдесят шесть лет и он уже лежит на смертном одре? — поинтересовался Лабрюйер.
— Называйте свою цену, — ответил Таубе. — И поскорее. Мы оба вооружены. Если в течение десяти минут мы не договоримся, прощайтесь с господином Калепом.
— Начните вы, и поторгуемся, — предложил Лабрюйер.
— Нет, начните вы.
— Сто тысяч! — выпалил Лабрюйер.
— Рублей?
— Да.
— Вы хоть представляете себе, что это за деньги?
— Не представляю. Но думаю, что смогу за них купить доходный дом, ну хоть на улице Альберта.
— Хорошо, пусть будет сто тысяч, — согласился Таубе. — Теперь подумаем, как все устроить, чтобы и мы выбрались из этой передряги, и вы не остались обиженным.
— А сколько у вас при себе? — наугад спросил Лабрюйер.
Ему нужна была пауза, чтобы прислушаться.
В аэроплане что-то хрустнуло. И план Кентавра с Тюльпаном стал ему окончательно ясен. Один ведет переговоры, торгуется, а второй, хоть и раненый, выползает и стреляет простофиле в спину…
— При себе у нас немного…
— Тихо! — вдруг крикнул Лабрюйер. — Замрите!
И поскакал прочь.
Ему было нужно минуты полторы, чтобы добраться до холмика, на котором он видел виконта де Вальмона и Альду. За холмиком он уже был в безопасности.
Кентавр и Тюльпан не сразу сообразили, что нужно стрелять.
Соскочив с коня, Лабрюйер выполз на вершину. Перед ним была опушка, на опушке белело то, что осталось от крыльев аэроплана-разведчика. И ничего больше Лабрюйер разглядеть не мог. Он увидел бы Таубе и Дитрихса, только если б они вышли из леса на дорогу. И понимал, что уж этого они точно не сделают. Значит, попытаются уйти лесом. Нужно помешать… нужно спасти Калепа…
Эссенхоф был совсем близко. В усадьбе не спали — видимо, пальба виконта де Вальмона разбудила хозяев. Лабрюйер видел свет в окошках. Усадьба была богатая — что, если там есть телефонный аппарат?
Он спустился с холмика, опять вскарабкался на коня, задумался. Эти мерзавцы услышат топот копыт… Прицельная дальность стрельбы у его нагана — метров пятьдесят… положение безвыходное… хоть топись в ближней речушке Лачубите, которая коню по колено…
То, что Таубе с Дитрихсом не стреляют, может означать два поворота дела: либо они уже прикончили Калепа и уходят лесом, либо от неожиданности затаились и ждут, что будет дальше. Все-таки нужно идти на сближение… что там Енисеев толковал про казаков-пластунов?..
Но сперва нужно добавить в барабан патроны…
И тут раздались крик и выстрел.
Поняв, что беречь Калепа уже поздно, Лабрюйер поскакал к «фарману», паля по внезапно возникшей на фоне крыльев темной фигуре. Фигура после третьего выстрела рухнула.
— Ну не дурак ли ты, Аякс?! — крикнул Енисеев. — Ты же меня мог пристрелить как зайца! Сюда, скорее! Я на нем лежу!
И он действительно лежал на Дитрихсе, выворачивая тому руку так, что Кентавр рычал и хрипел от боли.
Раненый в грудь Таубе валялся рядом.
— Мы справились, брат Аякс, мы справились! Отцепляй от аэроплана веревки, вяжи его, сукина сына!
Глава тридцать четвертая
Три дня спустя Енисеев и Лабрюйер сидели в номере гостиницы «Метрополь», куда контрразведчик перебрался из Майоренхофа.
Лабрюйер очень не хотел наносить этот визит. Он в общих чертах знал, откуда в России четыре года назад взялась контрразведка, — для нее употребили имевших опыт соответствующей работы жандармских офицеров. А Лабрюйер, хоть и не был социалистом и революционером, жандармов не уважал.
Опомнившись после всех приключений, он решительно отдалился от Енисеева. Что было — то было, и наездник Енисеев отменный, и стрелок, и по лесу двигаться умеет так, что веточка не хрустнет, листок не шелохнется. Но слишком много скопилось недовольства. Самое последнее — мог же чертов жандарм хоть шепнуть, что отъедет совсем недалеко и потихоньку вернется. Мог! Но не шепнул!
Настоятельное приглашение передал Линдер.
— Вам придется выступить свидетелем по делу об убийстве фрау фон Сальтерн, — говорил Енисеев. — Все-таки именно вы спасли от Дитрихса Хаберманшу. Затем, и это уже моя личная просьба, не пытайтесь облегчить участь Сальтерна. Он эту кашу заварил — он пусть и расхлебывает. Хотя, если бы не его брачные проказы, мы бы так просто не выследили Тюльпана, Кентавра и Альду.
— Вы благодарны ему? За то, что по его милости Селецкая оказалась опозорена, попала в тюрьму? — сердито спросил Лабрюйер.
— Между прочим, это я телефонировал в столицу и сообщил, что к убийству фрау Сальтерн причастны люди из ведомства Максимилиана Ронге, и по моему донесению от ведения дела отстранили инспектора Горнфельда, — сказал Енисеев. — Инспектор Линдер, которому поручили это дело, получил прямые инструкции: действовать неторопливо, чтобы, с одной стороны, не спугнуть наших голубчиков, а с другой — подтолкнуть их к более поспешным поступкам, чем планировал Ронге.
