– Мне бы не хотелось тебя пытать, парень, но ты не оставляешь мне выбора. Ты подумай, может, облегчишь душу перед смертью?
– Александр… – подал голос Челищев.
– Что?
– Здесь не знают исповеди.
– Жаль, – пожал плечами я и повернулся к пленному.
Несколько секунд смотрел на этого здорового парня, похожего на пойманного и опутанного веревками волка. Только деревяшки в зубах не хватало, для полного сходства. Губа разбита, на бороде слюни розовые застывают.
– Итак… Ты кто?
– Человек.
– Вижу, что не медведь. – Я, сам того не желая, повторил фразу Марка Брэдли, которой он меня встретил в этом мире.
– Охотник.
– Врешь, мерзота! Охотники – они сейчас на промысле, соболька добывают. Какой же ты промысловик, если по кабакам углы отираешь? Сявка ты на побегушках у приятеля своего, которому я ногу прострелил. Охотник, мать твою налево! Дважды в меня стрелял, а все мимо. Пьянь ты подзаборная, а не промысловик. Ну что, скажешь, это не так?
Он не ответил. Скосил глаза в сторону, а на лице появилась угрюмо-обреченная маска жертвы. Мол, не хочу я с тобой разговаривать… Р-р-раз! Его голова мотнулась в сторону, а к разбитой губе еще и нос расквашенный добавился. Чуть кулак не расшиб.
– Ты меня достал, тварь. – Я вынул из кобуры револьвер и ткнул стволом в колено этого бандита с большой дороги. – У тебя есть полминуты на размышление. Потом брошу и уйду. Зверья здесь много…
– Саша, не надо! – опять встрял Челищев. – Я все объясню!
– Ты-то здесь при чем?
– Они за мной гнались.
– Больно ты нужон кому, – презрительно скривился пленник и даже сплюнул.
– Не нужон, говоришь? – усмехнулся я. – Давай рассказывай…
– И какой мне резон с тобой откровенничать?
– Умрешь быстро и без мучений…
История, в общем, банальна до невозможности. Одна молодая вдова, двадцати пяти лет от роду, имела неосторожность взять несколько уроков у господина Челищева. Не знаю, как насчет сольфеджио и прочих музыкальных премудростей, но занятия как-то совершенно незаметно переместились в спальню. Разумеется, Андрей Викентьевич этого не рассказал, но оно и не требовалось – и так понятно. Все бы ничего – дело-то молодое, но ревнивый соперник, которому я ногу прострелил, счел себя безмерно униженным и оскорбленным. Видно, тоже надеялся на нечто подобное. В общем, не поделили девушку.
После ранения к этой истории подключился папаша. Тот самый, который на оружейном заводе управляющим работает. Нет, я ждал какой-нибудь подлянки, но не так быстро! Зря он это затеял! Месть – это блюдо, которое подают холодным, а он с пылу с жару Талицкого сожрать пытается. Эдак и подавиться недолго. Будь у меня больше времени, мог бы устроить большие неприятности этому оскорбленному. Увы, но времени в обрез! Даже усмехнулся своим мыслям: когда тут возиться с мизераблями, если дела государственной важности покоя не дают!
– Понятно. – Я поднялся и отряхнул снег. – Что с этим будем делать?
– Пристрелить придется, – нехотя признал Андрей, – не тащить же его за собой…
Каюр убежал, так что дальше пришлось идти на лыжах. Ох и намаялись! Через два дня после перестрелки нас окрестило февральской метелью. Оказались на безлесной равнине, но сквозь снежную, похожую на молоко пелену успели заметить небольшую рощу. Встали рядом с двумя густыми елями, и, пока я рубил одну из них, Челищев здоровой рукой копал снег. Выкопав канаву, накрыли тяжелыми еловыми ветками, прижали тонким бревном и наконец, мокрые и замерзшие, забрались в яму.
– Ну вот, сейчас нас снежком заметет, и станет теплее, – стуча зубами, сказал Андрей.
– Ничего себе погодка! – поглядывая наверх, проворчал я.
– Февральская метель – это не шутки… – устало протянул он и усмехнулся. – Вовремя мы встали. Очень вовремя.
Он прав. Идти в метель – самоубийство. Ориентиров никаких, можно и в знакомых местах сгинуть. Будешь круги нарезать, пока из сил не выбьешься. Рассказывали, что люди гибли в нескольких метрах от дома. Так что мотайте на ус: если настигла метель – ищите укрытие. С метелью не шутят.
До Прошкиной пади мы добрались только через пять дней…
Рядом с домом стоял Марк Брэдли с колуном в руках. Увидел меня и широко улыбнулся, хоть и удивился, наверное, что пришли на лыжах без собачьей упряжки. Даже руками махать начал, причем сразу обеими, а потом отложил колун в сторону и побежал навстречу, проваливаясь в глубокий снег. Заскучал, старый бродяга, пока я по городским переулкам разгуливал и эклерами питался. Обгоняя Брэдли, неслись наши псы – Тори и Бади. Этим все нипочем – лишь бы побегать всласть. Когда мы с Андреем подошли поближе, то я чуть не присвистнул. Под левым глазом Брэдли красовался изрядный синяк! Он перехватил мой взгляд и что-то неразборчиво пробурчал.
– Ну и как прикажете это понимать, мистер Брэдли? – вкрадчиво поинтересовался я. – Ты что, подрался с медведем? Нет, я понимаю, что иногда здесь бывает скучновато, но зачем сразу драться? Мог пристрелить засранца, и все. Зачем руками размахивать?
Марк, вопреки моим ожиданиям, даже не ругнулся насмешке. Я бы добавил, что он прищурился, но согласитесь: когда под глазом сияет такой бланш, нет резона прищуриваться. Эффекта не будет. Поэтому он вздохнул и скрестил руки на груди. Ну просто вылитый Кутузов!
– Дать бы тебе по шее…
– Я тоже рад тебя видеть. Знакомься, это Андрей Челищев.
– Добро пожаловать, – Марк кивнул новому знакомцу и повернулся ко мне. – Скажи мне, Талицкий… ты ведь никого не ждал в гости?
– Кто-то прибыл? – насторожился я.
– По крайней мере, он искал именно тебя.
– Очередной любитель точного времени?
– Нет. Какой-то нахальный русский. Сказал, что ищет господина Талицкого.
– Это он тебя так разукрасил?
– Ну… это еще надо посмотреть, кто кого больше разукрасил.
– И где же он?
– В сарае.
– Где?!
– В сарае. Мы как-то не успели построить здесь тюрьму. Этот парень, – Марк осторожно подвигал челюстью и поморщился, – оказался буйным. Еще немного, и я пальнул бы ему в голову, но потом подумал, что лучше дождусь тебя.
– И зарядил ему свой коронный удар…
– В челюсть. После этого он решил передохнуть с дороги и прилег в ближайший сугроб.
– Он хоть живой?
– Утром был живой. Ругался. Наверное…
– Наверное?!
– Извини, но я не все понял. Кстати, что такое «trippernij osminog»?
24
Пожалуй, последним человеком, которого я ожидал здесь увидеть, был Михалыч. Да, тот самый инструктор по прозвищу Боцман, который готовил меня перед заброской. Взъерошенный, как воробей, злой и с бланшем на половину морды лица. Нет, я бы тоже не сверкал доброжелательной улыбкой, просидев несколько дней под замком, но отчасти он сам виноват: Брэдли не любит, когда от него что-то требуют. Он и раньше не отличался особым добродушием, а после наших приключений характер и вовсе испортился.
