– Давай туда! – подогнал Дементьев.
– Не хочу! – Павел не выдержал и разревелся. – Не хочу! Не топите меня, пожалуйста! Очень вас прошу. Ну скажите, что утопили, я так спрячусь, что никто не найдет!
– А ну вперед! Что за нытик попался? Да не бойся ты так. Помрешь и не заметишь. Не ты первый. Что я, мало людей на тот свет отправил? Шевелись давай. Помирали и не пикали. Оно знаешь, в момент смерти такой испуг, что, кроме него, уже ничего не замечаешь. А там и конец. После этого ничего уже не чувствуешь и все тебе без разницы. Иногда, знаешь, я таким, как ты, даже завидую. Сейчас нырнешь в полынью, и никаких больше проблем…
– Ну и нырнули бы… – всхлипнул Павел.
– Ах, гаденыш! – Дементьев пнул Стаднюка под зад. – Типун тебе на язык! Хотел утопить тебя по-хорошему, чтоб не мучился, а теперь будешь сидеть в воде, пока в ледышку не превратишься.
– А допрос?
– Не будет никакого допроса. Это я тебе так сказал, чтобы ты в машине поменьше дергался. Знаешь, когда у человека есть надежда, он спокойнее себя чувствует.
Павел собрался с духом и внезапно бросился в лес.
«Пусть лучше пристрелит, а не как щенка, в полынью, – в отчаянии подумал он. – А то вдруг и промахнется!»
Но Дементьев без труда поймал его и снова выволок на тропу. Он опять хотел гнать Стаднюка к пруду, но услышал звук приближающейся легковушки.
– Это еще что за черт? – обернулся он, крепко держа Павла за шиворот. – А! Это товарищ Дроздов! Очень хорошо.
Вторая «эмка» остановилась позади первой, и из двери высунулся Сердюченко.
– Товарищ Дементьев! – позвал он, махая рукой. – Товарищ Дроздов приказал срочно доставить Стаднюка к товарищу Свержину.
– В баню, что ли? – удивился энкавэдэшник. – Прямо очумели все с этим Стаднюком. Сейчас, иду! – И добродушно похлопал обалдевшего пленника по плечу: – Давай поворачивай! Отменили твое купание.
– Ага! – Стаднюк развернулся и, спотыкаясь, поспешил к «эмке».
– Ох и повезло тебе, – скалил зубы Дементьев. – Ну прямо в рубашке родился. Видать, встретишь Новый год в более теплом месте.
Руки уже начали коченеть, и холод медленно пробирался по сухожилиям, но то, что черная полынья теперь с каждым шагом отдалялась, вызывало в Пашке радость, граничащую с восторгом. Сердце так билось, что готово было разорваться в клочья.
«Ну уж нет, – стиснув зубы, подумал он. – От полыньи ушел, а от разрыва сердца дуба дам? Нет!»
Пока они пробирались к дороге, Сердюченко выбрался из машины и завел разговор с Юрой. Полыхнул огонек спички, мелькнули угольки папирос. Сердюченко громко рассмеялся какой-то шутке.
Наконец Дементьев выбрался из последнего сугроба.
– Ты его заберешь или мне везти? – спросил он у Сердюченко.
– Заберу.
– Ладно тогда. Давай, Паша, садись к Сердюченко. И зла не держи, Новый год все-таки. – Он отпустил Стаднюка и попрыгал на дороге, сбивая прилипший к ботинкам снег. – Эй, Юр, заводи машину! Ты что, оглох там?
Он открыл свою дверь и не сразу понял, что происходит – Юрий лежал головой на руле и постанывал, а по его щеке текла тонкая струйка крови.
– Ты что? – Дементьев тронул его за плечо. – Юр!
Поняв, что шофера ударили чем-то тяжелым по голове, Дементьев опешил, но в следующий миг понял – это могло иметь отношение к козням Дроздова.
– Ах ты, сука! – выкрикнул он, выхватывая револьвер из кармана.
Чтобы не выскакивать из машины, он пальнул прямо через заднее окошко, целя в лобовое стекло дроздовской «эмки». В обоих стеклах появилось по дырочке, но через заднее окошко смотреть теперь было нельзя – его заволокло густой дымкой трещин. Пришлось распахнуть дверь и кубарем выкатиться на обочину – там было удобно залечь в снегу. Прикрывшись заледенелым камнем, Дементьев прицелился в правую дверь машины, но оттуда, как в дурном сне, выскочил наряженный в халат и шапку калмык с длинным мундштуком во рту. На миг энкавэдэшник опешил, но тут же в его щеку больно вонзилась игла.
– Черт! – Дементьев невольно дернул спусковой крючок, пустив бессмысленную пулю в землю перед собой.
Выдернув иглу, он хотел пристрелить калмыка и уже вновь поднял ствол, но увидел летящий в него бумажный шарик величиной с мандарин. За шариком в воздухе тянулся едва видимый дымный след. В следующую секунду прямо перед лицом энкавэдэшника грохнул взрыв и полыхнула настолько яркая вспышка, что он взвыл от боли в глазах. Мир затянуло алыми кругами и голубыми сполохами – ничего, кроме них, видно не было. Рассвирепев, Дементьев начал палить наугад. Но ни рикошетов, ни криков он не услышал.
«Черт, стреляю вообще не в ту сторону», – подумал он.
Однако повернуться не получилось – мышцы свело каким-то неестественным холодом, и они перестали слушаться.
«Что же это со мной?» – в испуге подумал энкавэдэшник, не в силах ни выстрелить, ни подняться
– Что это с ним? – раздался голос Стаднюка.
– Парализующий яд, – ответил незнакомый голос.
– Так он жив?
– Да. Поехали скорее.
– И все чувствует? – не унимался Павел.
– Да. Поехали. Он очухается минут через десять. А видеть начнет и того раньше.
– Нет, погодите. Я его так не оставлю.
Дементьев словно сквозь пелену ощутил, что его схватили за ворот пальто и волокут по снегу. Под колено подвернулся камень, но боли не было.
– Куда ты его тащишь? – удивленно спросил незнакомый женский голос.
– В полынью! – зло ответил Стаднюк. – Он мне завидовал, что я там окажусь, так я ему устрою. Под Новый год все желания должны исполняться.
– Не делай этого! – крикнула женщина. – Он же совершенно беззащитен!
– И хорошо, – довольно ответил Павел. – Очень хорошо, что он беззащитен. А то в бою умереть не так обидно. Пусть почувствует, гад, каково было другим беззащитным. Каково мне было своими ногами идти к той полынье. Я разве мог защититься? Куда против револьвера-то? Не трогайте меня! Отойдите все! Я никуда не поеду, пока не утоплю этого гада!
На Дементьева накатил дикий страх. Постепенно слепота отступала, и он увидел удаляющуюся машину, возле которой стояли калмык, Сердюченко и Марья Степановна. Стаднюк с трудом тащил его за ворот пальто, но упорно двигался к цели.
– Ты не обижайся, – задыхаясь от усилий, шептал он Дементьеву. – Я тебя так утоплю, что больно не будет. И проблем у тебя не будет, сволочь ты эдакая. Погрузишься в ласковую пучину беззаботной вечности. Ты же хотел этого?
И тут вдруг Дементьев заметил, что ледяная неподвижность, сковавшая его мышцы, постепенно рассасывается. Он попробовал шевельнуть губами, но они едва слушались, а руки и ноги по-прежнему отказывались подчиняться. Однако частичное возвращение ощущений вселило в Дементьева надежду.
