– И от этой горячки у него затягиваются раны? – насмешливо оскалился Густав. – Мне надо переговорить с ним. Как его? Богдан? Это ведь означает «данный Богом». Я вижу в этом глубокий символ! История Германии полна мистики и божественных символов. Я не хочу упускать этот шанс. Вчера я тоже принял его слова за бред, но только отчасти. А теперь, после того, что вы сообщили… – Хильгер потер лоб и резко спросил: – Он не спит?
– Нет.
– Тогда идемте! – немец кинулся к дверям.
Доктор погасил сигару и поспешил за ним.
В гостевой спальне на широкой немецкой кровати, на крахмальном чистом белье лежал помытый и побритый Богдан. Теперь ему на вид можно было дать не сорок лет с лишним, а едва ли тридцать пять. Его лицо по-прежнему выглядело лицом покойника: бледное, с черными глазницами и впавшими от долгого голода щеками – казалось, в теле русского уже не может быть жизни.
И Хильгер недоверчиво замер на пороге, усомнившись в рассказе Коха.
Сестра милосердия в белом халате и косынке с красным крестом, сидевшая у изголовья раненого, вопросительно посмотрела на вошедших.
Русский, видимо, почувствовав, что в комнату вошли, медленно открыл глаза и уставился на Хильгера внимательным изучающим взглядом, от которого немца пробрало. Но тут же потрескавшиеся губы раненого дрогнули в слабой улыбке, и, шевельнув пальцами руки, он сказал на хорошем немецком:
– У вас растерянный вид, господин советник. Доктор сообщил вам нечто неожиданное?
Густав не ответил, раздумывая, как поступить в такой ситуации.
Он уже понял, что разговор с Богданом на этот раз будет серьезным. Одно дело – бред раненого, и совсем другое, когда у этого бреда появляется не менее бредовое подтверждение. Вряд ли для сегодняшнего разговора нужны свидетели. С другой стороны, без чужих ушей все равно не получится – уж что-что, а гостевая спальня должна быть просто напичкана микрофонами. Кто, интересно, будет прослушивать записи? Сам Шуленбург, или его тоже контролируют? Но однозначно этот разговор не для ушей прислуги.
– Скажите, господин Кох, раненый может в течение получаса обойтись без сиделки? – спросил Густав, оборачиваясь к Коху.
– Вполне, – кивнул доктор.
– Тогда я попросил бы оставить нас с ним наедине, – вежливо улыбнулся немец.
Сиделка послушно поднялась и засеменила к выходу. Но Хильгер сохранил на лице выжидающий вид.
– Мне тоже выйти? – обиженно спросил доктор.
– Да. Вам тоже.
Кох неловкими шагами покинул комнату.
Хильгер придвинул стул сиделки и, устроившись на нем, вопросительно посмотрел на Богдана.
– Вы готовы говорить серьезно? – спросил раненый.
– Да. Готов, – кивнул немец. – Желаете беседовать по-русски?
– Мне все равно. Могу говорить с вами на русском, могу на немецком, на испанском. Хотите на французском?
– И насколько велик этот список? – невольно усмехнулся советник, понимая, что проверить честность собеседника в данном вопросе не сможет.
– Два десятка живых и мертвых языков, – серьезно ответил Богдан. – У меня было время их выучить.
Хильгер шумно вдохнул.
– Говорят, вам сегодня гораздо лучше, – обратился он к Богдану, выбрав немецкий.
– Да. Сегодня хороший день.
– Я бы чувствовал себя значительно хуже, если бы получил две пули и обгорел, – попробовал сострить Густав.
Главную неловкость этого разговора составляло то, что немец никак не мог приноровиться к собеседнику и угадать следующую фразу, хотя обычно ему удавалось с двух-трех попыток установить полный контроль над развитием беседы.
– Вчера я был в затруднительном положении, – тихо проговорил русский. – Я не знал, что делать. Не все, что произошло со мной, было запланировано. Но, как говорят на Востоке, иногда и обезьяна падает с дерева.
– Вы не рассчитывали попасть под пули?
– Нет. Это чепуха. Пару дней, и все заживет, – небрежно заметил Богдан, и немец понял, что это – правда. – Без расстрела я бы не смог выбраться из плена.
– А в чем же тогда дело?
– У меня есть план, – сказал русский. – Грандиозный план вселенского, божественного масштаба. К сожалению, я пока не готов полностью вас в него посвятить. Простите мне такую невежливость! – Богдан снова изобразил подобие улыбки.
– А у меня есть выбор? – усмехнулся Хильгер.
– Нет, – выдохнул Богдан и, помолчав минуту, произнес: – Вы верите сегодня в то, что я сказал вам вчера?
– Ваши успехи в заживлении ран впечатляют, – неторопливо произнес Хильгер. – Но, честно говоря, пока не вижу прямой связи. Тем более, поймите меня правильно, я просто обязан предположить некий фокус, обман с целью провокации.
Богдан бросил на него странный взгляд, и Густаву стало немного неловко.
– Ну хорошо, – сказал советник. – Вчера вы говорили о каких-то важных для Германии сведениях военного характера. Но тот способ, которым вы предложили добыть эти сведения, показался мне довольно бредовым. Признаюсь, я не воспринял ваши слова всерьез. Однако сегодня мне доложили, что раны у вас затягиваются быстрее, чем у саламандры. Это действительно может иметь военное значение.
– Это мелочь, – улыбнулся Богдан. – Если вы поверите мне и выполните все, как нужно, сможете устраивать взрывы почти любой мощности на любом удалении с ювелирной точностью. Кроме того, вас может заинтересовать возможность делать технику полностью невидимой для противника.
– Подобные возможности и впрямь могут быть интересными для Германии. Если это не бред сумасшедшего и не интрига авантюриста, – сдержанно кивнул Хильгер. – Но нужны доказательства. Никто не поверит вам на слово. Могу я увидеть то, о чем вы говорите?
– Пока нет. Я веду речь о методике. Именно о методике, благодаря которой можно обрести абсолютно любые возможности.
– И ваши молниеносно заживающие раны должны стать подтверждением ваших слов?
– Вы все правильно поняли, Густав. В свое время я мог бы пожелать не сверхбыстрое заживление ран, а все, что пришло бы мне в голову. И это было бы дано мне с такой же легкостью.
– Вы… – Хильгер побледнел и потер виски пальцами. – Вы говорите о… Сатане?
Ему самому стало смешно, что он осмелился произнести это слово вслух в эпоху бурного развития науки. Но оно само соскочило с губ.
Богдан беззвучно рассмеялся.
– Сатана, Дьявол, Вельзевул, Бафомет… Как упорно люди пытаются обезопасить себя от неизвестного пустыми словами! – усмехнулся раненый. – Все проще, Хильгер. Чистый материализм, никакой мистики. Мистика рождается из недостатка информации. У меня была информация. Мало того, у меня был доступ к… Для удобства скажем так: к энергии особого рода.
