– Да она кого хочешь заставит подчиниться!
– Ну, в этом ты, Варечка, не права. Вот ты ходишь на фабрику, да? На комсомольские собрания ходишь? А можешь не ходить?
– Да как же не ходить? Все ходят!
– Не все. Есть огромное число людей, о которых ты знаешь, что они не ходят на фабрику, но твоему сознанию гораздо удобнее и проще вытолкнуть этот факт из повседневной реальности, чем проанализировать его.
– Какие же это люди?
– Поэты, художники, писатели.
– Ну, вы скажете тоже! – отмахнулась Варя. – Как же можно сравнивать? У них своя работа, у меня своя. И художники, и поэты тоже подчиняются системе. Они тоже ходят на комсомольские собрания, на худсоветы, а многие и на нашей фабрике работают. Например, Зульфия Ибрагимовна. Она художник, а на фабрику ходит. И на комсомольские собрания, кстати, тоже! Но вы правы, есть художники, которые ходят только к себе в мастерскую и работают там. Просыпаются, когда им хочется, а с них спрашивают только картины.
– Я специально с этого начал, чтобы тебя не шокировать, – улыбнулся профессор. – Конечно, они ходят на худсоветы и комсомольские собрания. А как же? Ведь они только чуть-чуть отошли от системы. Они с ней договорились. Но в Москве огромное число людей, живущих вне системы, точнее, в рамках совершенно другой системы. Воры, бандиты, проститутки.
– Что вы такое говорите! – покраснела девушка. – Это же сброд! Отребье!
– Вот тут-то мы и подошли к самому главному. Как специалист по психологии могу тебя заверить, что воры отребьем считают пролетариев. С их точки зрения, ужасно глупо ходить каждый день на фабрику, если можно за пять минут стянуть на вокзале кошелек у растяпы.
– Вы их оправдываете?
– Дело не в этом, – уклонился от прямого ответа Варшавский. – Государству выгодно, чтобы воров было как можно меньше, а пролетариев как можно больше. Рабочего можно загнать на завод и заставить по двенадцать часов в сутки создавать материальные ценности, а взамен давать ему скудный паек. Чем больше рабочих, тем они дешевле. Умрет один, встанет к станку другой. Раньше, при царе, так с рабочими обходились капиталисты, и революционеры всех мастей, используя эту ситуацию, подняли пролетариат на революцию. Но потом революция закончилась, а государство осталось. И теперь оно всячески пропагандирует культ пролетария! Люди у нас трудолюбивые и в большинстве своем честные и простодушные. Они и не понимают, что в обмен на лозунги их опять обворовывают. Вот на всех углах кричат о том, что пролетарий – передовой класс истории. Передовой-то передовой, вот и идет впереди с киркой да с лопатою, а за ним уж с телегой – богатые. А воры не хотят, чтобы их эксплуатировали.
– Да разве же у нас рабочих эксплуатируют? У нас нет капиталистов, берущих прибавочную стоимость! – возмутилась Варя. – Что вы такое говорите? Я терпеть не могу этих дурацких комсоргов, которые ничего не понимают, только ерунду всякую кричат. Но это же отдельные люди! И отдельные факты перегибов. Но в общем и целом, если смотреть с высоты Кремля, с высоты правительства – все не так!
Профессор не выдержал и рассмеялся.
– Варечка, милая! – Он чуть наклонился вперед. – Вас не эксплуатируют, вас начисто обворовывают. В капиталистическом мире владелец фабрики отнимает у рабочего от семи до десяти процентов реальной стоимости его труда. А у нас ты получаешь максимум десять процентов от заработанного. Такой эксплуатации нет больше нигде в мире! Взамен украденного вам выдают байку, что вы, дескать, являетесь совладельцами фабрики. Но попробуй-ка по своему желанию изменить ассортимент тканей, которые выпускает твоя фабрика. Получится у тебя?
Варя насупилась.
– Чего же вы тогда помогаете этой власти?
– Я тебе уже говорил, что помогаю ей в первую очередь повзрослеть. Мне, как и тебе, удобнее жить в системе. Именно удобнее, не спорь. Я не хочу находиться в состоянии постоянной войны с государством, как воры, к примеру. Это слишком высокая для меня цена за независимость. Я не хочу бегать, скрываться, убивать милиционеров и заниматься прочей растратой сил. Но если система начнет подминать меня или моих близких, я всегда готов выйти из-под ее контроля.
– Как вор? Но воров ведь ловят!
– Ловят воришек, – поправил Варю профессор. – Начинающих, зарвавшихся, потерявших осторожность или не набравших опыта. А я, как ты уже знаешь, скрывался от гораздо более опасных противников, чем толстопузый милиционер с нечищеным тульским «наганом». А что касается Ли… Он вообще немного из другого теста, чем мы с тобой.
– Не из мяса и костей?
– Я не о том. Он психологически другой, а это куда важнее. Ведь человек – это в первую очередь мозг, а потом уже тело. Хотя тело у него тоже, скажу я тебе… Вот ты бы смогла пройти над обрывом по единственной уцелевшей балке взорванного моста? А для Ли это оказалось не сложнее, чем для тебя пройти по такой же балке, лежащей на мостовой. В обоих случаях навыки тела нужны примерно одинаковые, а вот закаленность психики выходит на первый план.
Громко зазвонил телефон. Варшавский поднялся из кресла и взял трубку.
– Профессор Варшавский на проводе.
– Это Дроздов, – раздалось в трубке. – Мне сообщили, что вы хотели со мной связаться. Что-то важное?
– Да-да! – воскликнул профессор, изображая воодушевление. – Э-э… Максим Георгиевич, кажется? У меня тут появились новые сведения по тексту Тихонова. Думаю, вам это будет интересно.
– Сомневаюсь! – усмехнулся Дроздов. – Указанное у Тихонова явление уже закончилось.
– Но вы ведь хотели получить реципиента?
Несколько секунд Дроздов молчал.
– И что? – наконец раздалось в трубке.
– Думаю, что это гораздо более возможно, чем я предполагал вначале.
– Погодите! – сказал Дроздов. – Не по телефону. Примерно через час я подъеду. Если вы не против.
– Нет, конечно же, я не против. Я же сам вас искал.
– Выезжаю!
Повесив трубку, профессор вернулся в кресло.
– Ну вот, – сказал он. – Приятное ощущение ожидания приключений.
Он потер покрасневшие щеки.
– А мне страшно, – негромко сказала Варя.
– И что? – сощурился профессор. – Я ведь могу запросто все отменить. А ты завтра утром пойдешь на фабрику. Павку, скорее всего, убьют, тебя, чтобы не болтала, упекут в лагеря. Знаешь, что такое женский лагерь?
– Это тоже страшно.
– Остается лишь выбрать. Знаешь, как это ни странно, подавляющее большинство людей в твоей ситуации выбирают лагеря и даже расстрел. Здоровенные мужики сдаются в руки двух комиссаров, которые уводят их, как быков на бойню. Страх выпасть из системы для них хуже страха смерти. А вот у меня нет. Причем дело тут как раз не в смерти. Я не настолько боюсь вступить в противодействие с системой, как потерять свободу. Когда мои однокашники делили кресла в академии, я сам напросился работать в Среднюю Азию. И нисколько не жалею об этом. Там я был хозяином сам себе, да и здесь я оставил за собой это право. А однокашники… Кто в лагерях, кто расстрелян, а остальные пресмыкаются перед властью за автомобиль с шофером.
