«Черт возьми! – подумал Паша. – А ведь с ней было бы куда легче справиться, чем с Дроздовым! Ее можно и стулом огреть. И как это я раньше не подумал об этом?»
Тут Павка вспомнил, что Машенька нравилась ему и что он чувствовал в ней почти единственного друга в этом заточении, но, отстранившись от эмоций, убедил сам себя, что все его симпатии выдумка – от безысходности и отчаяния. А на самом деле Марья Степановна одного поля ягода с Дроздовым. И, возможно, они с ним даже делают то, что… что и Стаднюк хотел бы проделать с Машенькой при других обстоятельствах.
«Так что нечего ее жалеть!» – подытожил Павел свои размышления.
И все-таки когда Машенька вновь отпирала дверь, у него задрожали руки.
– Вот, смотри. – Она показала пышную еловую ветку, украшенную дождиком из фольги и кусочками ваты. – Может, не так красиво, как большая елка, но будет пахнуть. Давай я ее куда-нибудь повешу.
Машенька быстро огляделась, подыскивая место для ветки, и Павел заметил, что щеки обычно бледной Машеньки порозовели, а глаза сияют непривычными искорками.
– А вот! – воскликнула Марья Степановна и кинулась к углу, в котором висела лампа.
Секретарша сняла со стены керосинку, поставила ее на пол и, встав на цыпочки, начала приматывать ветку ниткой к шурупу. Только сейчас Паша обратил внимание на то, какие у нее стройные и красивые ноги. В ее движениях не было и намека на хитрость или подлость. Стаднюк представил, как поднимает стул и бьет Машеньку сначала в поясницу, сбивая на пол, а потом несколькими ударами разбивает ей голову.
«Нет, ее я убить не смогу, – решил он. – И ударить не смогу. Это точно».
К тому же он понял, что заставило Марью Степановну принести для него еловую ветку. Они с ней были товарищами по несчастью. Только Павел сидел взаперти лишь несколько дней, а она… Черт-те сколько она тут сидит безвылазно. Вот кто у Дроздова в настоящем плену!
– У вас тоже не очень веселым будет этот Новый год, – неожиданно для себя сказал Стаднюк.
Машенька замерла, а потом в несколько быстрых движений завязала последний узелок.
– Это уже не первый такой, – вздохнула она. – А я знала женщин, у которых вся жизнь проходила на такой работе. Ни семьи, ни друзей. Хуже, чем у барской прислуги.
– А может… – неуверенно начал Павел. – Может, пока нет Дроздова, посидим вместе? Ну, как бы заранее встретим Новый год.
– Плохо будет, если Дроздов нас за этим застанет, – Маша опустила глаза и покраснела. – Я, конечно, не знаю, почему и зачем вы здесь, но пока мне товарищ Дроздов не разрешит, я с вами не буду бесед беседовать.
– А вы скажете, что пришли за пижамой, – посоветовал Павел, разглядывая секретаршу совсем новым взглядом. Она чувствовала это и, чтобы справиться со смущением, теребила подол платья.
– Ну хорошо, – улыбнулась Марья Степановна и присела на стул. – Только совсем недолго. Ладно? Можете мне «ты» говорить, пока Дроздова нет. Это я из-за одежды так выгляжу. На самом же деле я не старше тебя.
«Не такая она и строгая», – подумал Павел.
– Мне Дроздов представил… тебя, – не сразу выговорил Стаднюк, – как Марью Степановну, вот я и привык. Я и думал про тебя на «вы».
– Что же ты обо мне думал?
– Ну так, вообще, – Павел покраснел и решил поскорее сменить тему. – Хорошо, что ты пришла.
– Да, хорошо, наверное, – кивнула Машенька. – Мне давно хотелось, но я боялась. Я и сейчас боюсь… Мне самой знаешь как одиноко? – Машенька подняла на Павла огромные красивые глаза. – Дроздов очень строгий, не позволяет выходить из дому. Шпионы, говорит, завербуют, что тогда делать?
– Какие тут шпионы? – усмехнулся Стаднюк. – Сколько водки выпил Дроздов, выведают?
– Ты знаешь, что он выпивает?! – удивилась Марья Степановна. – Откуда?
– Пахнет от него. Как же не узнать?
– Он строгий, ох какой строгий! – прошептала Машенька. – Так что я долго не засижусь. Не дай бог, поймает!
– А я примету знаю, – сказал Пашка. – Если в одиночестве встречать Новый год, то весь год одиноким будешь.
– А если вдвоем? – печально посмотрела на него Машенька.
– С кем встретишь, с тем и проживешь, наверное. – Стаднюк пожал плечами и, внимательно посмотрев в глаза Марьи Степановны, заявил: – Хочешь, я тебе честно скажу, что думаю?
– Ну, да…
– Мне кажется, что если не сегодня, то завтра Дроздов меня убьет. И не будет у меня никакого года. Мне бы сбежать… Не поможешь?
Машенька охнула и покачала головой, глядя на Павла круглыми испуганными глазами.
– Во дворе у дверей особняка красноармеец с собакой. Он и меня-то не выпустит, а уж тебя и подавно.
– А окон что, во всем доме нет?
– Где есть, там решетки, – вздохнула Машенька. – Но даже если бы ты и выбрался – куда потом?
– Да куда угодно, все равно лучше, чем в гроб! – отчаянно воскликнул Павел. – Я же совсем еще молодой! Я… я и с девушкой никогда не был! Никогда!
– Ой, миленький! – всплеснула руками Машенька. – Как же так?
– Да вот, – нахмурился пленник.
Секретарша покачала головой, потом решительно сказала:
– Жаль, что у тебя так все получилось. Но убежать… Все равно ничего не получится.
Внизу хлопнула дверь.
– Это Дроздов! – встрепенулась Машенька. – Я побегу! Прости!
Совершенно неожиданно она чмокнула Павла в щеку и выскочила из комнаты, заперев за собой дверь.
«И то неплохо!» – подумал Павел с некоторой надеждой.
Дроздов разделся и, стоя в прихожей, позвал:
– Машенька!
Марья Степановна отдышалась от быстрого спуска по лестнице и вышла из гостиной как ни в чем не бывало. Румянец на ее щеках быстро сходил.
– Я здесь. – Она шагнула навстречу энкавэдэшнику.
– Как Стаднюк?
– Вы не будете на меня ругаться, Максим Георгиевич? – тихо спросила Марья Степановна. – Я ему еловую ветку занесла. Уж больно мне его жалко стало…
– Это ты брось! – рявкнул Дроздов. – Не хватало мне еще личных отношений в мое отсутствие. Ишь! Стоит на шаг отойти, начинаются шашни. Уже до поцелуйчиков, поди, докатились? А как же комсомольская совесть? Аморальщина сплошная!
– Да нет! Что вы! – воскликнула Марья Степановна, заливаясь краской. – Ничего такого, боже упаси!
– Смотри у меня! – Максим Георгиевич на всякий случай подержал секретаршу под прицелом немигающих глаз и резко перешел на другую тему: – Звонил кто-нибудь?
– Нет, но есть почта, – сказала Машенька и отступила к дверному косяку.
Дроздов, против обыкновения не сняв уличную обувь, направился в гостиную.
