На самом деле диспетчер мог бы люк и открыть. Ему это выгоднее во всех отношениях, поскольку транспортник с продутыми дюзами гравитатором удержать невозможно, он все равно уйдет, но если распахнуть шлюз, то станция получит наименьшие повреждения. А так, врубившись в бронированную диафрагму лобовой частью, корабль разворотит четверть станции в кашу. На самом деле и Робицу было выгоднее пройти через открытый шлюз, поскольку удар, даже на небольшой скорости, будет такой силы, что запросто можно потерять сознание от боли. А терять сознание нельзя, иначе первая же эскадрилья полицейских истребителей, поднятая с этой или соседней станции, превратит рубку угнанного транспортника в груду оплавленного металла.
Но трудно было рассчитывать на сообразительность диспетчера, поэтому Робиц приготовился к наихудшему варианту развития событий. Вопреки всем навигационным правилам, он запрограммировал субпространсвенный привод не согласно показаниям навигационных приборов, а наобум, просто введя произвольные координаты. Дело в том, что в замкнутом пространстве причальной станции не было возможности сориентироваться по звездам, а значит бортовой вычислитель попросту забраковал бы введенные данные. Пришлось программировать вручную, а это было чревато выходом из субспейса в каком-нибудь не очень подходящем месте – внутри планеты или звезды, например, или в непосредственной близости от опасных объектов. Однако другого выхода не было, поэтому командор, в который уже раз за этот день, снова пошел на смертельный риск.
Таймер, включающий субпространственный привод, Робиц выставил с задержкой на пять минут. Даже если пилот потеряет сознание, звездолет все равно уйдет в подпространство и вынырнет из него в заданных координатах. За пять минут транспортник отойдет на достаточное расстояние, чтобы масса станции не помешала работе привода, полиция за это время не сможет вывести из ангаров истребители. Даже при очень хорошей гвардейской подготовке выход истребительного крыла по тревоге занимал шесть минут. Плюс подлетное время в тяжелых для маневрирования условиях.
Рассчитав все таким образом, командор решительно добавил мощность на маневровых двигателях. Корабль снова рвануло перегрузкой, от которой потемнело в глазах, но зато выходной диафрагменный шлюз на главном ходовом экране начал стремительно приближаться. Когда до него оставалось не более двух корабельных корпусов, Робиц с удивлением заметил, что серповидные створки раздвигаются – диспетчер все же принял единственно верное решение.
Шлюз еще не успел полностью раскрыться, когда в его зев на маневровой скорости влетела лобовая часть транспортника. Но створки раздвигались достаточно быстро, поэтому катастрофы не произошло – корабль лишь заскрежетал обшивкой по краям люка, протиснувшись в него и теряя закрепленное на внешней броне радарное оборудование. Наконец шлюз полностью распахнулся, выпуская в открытый космос длинное китообразное тело звездолета. До выхода в подпространство оставалось четыре минуты.
Чтобы за это время как можно больше удалиться от массивной станции, способной внести помехи в работу субпространственного движка, Робиц, борясь с болью, вызванной перегрузками, потянулся к инициатору маршевых дюз. Затем ползком добрался до штурманского пульта, увеличил мощность бортового гравитатора, чтобы хоть немного компенсировать перегрузку, и только после этого вернулся в пилотское кресло и дал средний ход маршевым двигателям. Транспортник рвануло вперед так, словно позади него взорвали мегатонную бомбу: впрочем, почти так оно и было, учитывая мощность двигателей. У Робица потемнело в глазах, и он все же потерял сознание.
Последняя мысль перед этим, мелькнувшая у него, была об оставшейся в рабстве семье.
– Я их вытащу, – прохрипел он, давясь просочившейся в горло кровью.
Транспортник разгонялся, готовый выйти в субспейс. Истребители полицейского боевого крыла оторвались от платформ причальной станции лишь через минуту после того, как захваченное судно вывалилось из физического пространства, исчезнув со всех радаров.
Глава 8
Выкуп
Тану продержали в карцере больше трех недель из назначенного двухмесячного срока. Она совершенно потеряла счет времени, не могла ни спать, ни бодрствовать, постоянно находясь в пограничном состоянии тяжелой полудремы. Глаза привыкли к почти полной тьме, но толку от них было мало – Тана не могла понять, какие картинки видит ими, а какие генерирует ее загнанное в угол сознание. К ней иногда приходил отец, сидел рядом и подолгу о чем-то рассказывал. Тана слушала, но с огромным трудом разбирала смысл. Иногда являлась мертвая, посиневшая от удушья Дора, предлагая претворить в жизнь самые смелые эротические фантазии. Иногда Тана обнаруживала рядом Яна, который сидел на корточках и глядел на нее собачьим взглядом.
Часто Тану тошнило. Или вдруг, совершенно внезапно, начинало хотеться какой-то еды, которую она раньше даже не пробовала. Словно кто-то в голове настойчиво нашептывал: «Хочу, хочу, хочу». И не просто нашептывал, а заставлял хотеть.
– Ты беременна, – сказал Рой, появившись в карцере. Насильник был забинтован как мумия. – Беременна от меня! Ха! Я влил в тебя… Ха! Новую жизнь. Разве так честно? Ты забрала мою жизнь дважды – один раз впитав мое семя, а другой раз покалечив меня. Так нельзя…
Он медленно растворился в воздухе.
– Наверное ты прав, – пересохшими губами прошептала Тана. – Тогда мне остается только покончить с собой.
Тана почти ничего не ела, поэтому еду, чтобы не пропадала напрасно, стали приносить раз в три, а то в четыре дня. Тогда девушка ела, с трудом ворочая пересохшим языком.
И вот в один из дней дверь в карцер отворил не простой охранник, а старший дежурный надсмотрщик цеха. Он жестом велел Тане следовать за ним и не спеша вывел ее из карцерного блока. Даже скудное освещение причиняло глазам почти нестерпимую боль, и Тана щурилась, то и дело смахивая выступающие слезы. Перед выходом на улицу надсмотрщик надел ей на глаза эластичные черные наглазники, но даже не имея возможности видеть небо и солнце, девушка улыбнулась тому, что оказалась хоть на каком-то подобии воли. Хотя бы не в карцере.
Она понятия не имела, почему ее выпустили и куда ведут, почему ее тащит не рядовой охранник, а дежурный надзиратель. По большому счету ей было все равно. Не сидеть в карцере уже было настолько хорошо, что все остальное отодвигалось на второй план. Ноздри ласкал пахнущий травой ветер, трещали на разные голоса насекомые, а впереди ждала неизвестность. Она давно перестала быть пугающей, эта неизвестность. Люди ко всему привыкают. А жизнь, когда человек не в силах ничего изменить, просто продолжает течь своим чередом.
Но чем дальше надзиратель уводил Тану от бараков опостылевшей фабрики, тем больше она задумывалась над тем, куда же, собственно, ее ведут. Красноватый свет, проникавший под наглазники и через закрытые веки, постепенно приводил глаза в норму. Через несколько минут надзиратель провел девушку в какое-то помещение. Судя по гулким звукам оно было не маленьким. Но каково же было удивление девушки, когда надзиратель снял с нее наглазники.
