Другим «раздражителем» в отношениях между Москвой и Минском было стремление белорусской стороны создать исполнительные органы союза на паритетных началах с обязательным исполнением их решений на территории двух государств. Противники союза эффективно использовали в этой связи такой «аргумент»: мы готовы были бы поддержать эту идею, но в условиях создания федеративного государства, а Минск, как вы видите, не готов отказаться от своего суверенитета.
Между тем Лукашенко не мог, да и не должен был ставить вопрос об отказе его страны от суверенитета и поэтому лишь неопределенно говорил о возможной эволюции союза в будущем. Мне было совершенно ясно, что он был не в состоянии поступить иначе с учетом в том числе своей борьбы с оппозицией. Но в таких условиях не следовало бы настаивать на паритетных началах руководства с обязательным исполнением принимаемых решений для двух государств.
К тому времени, когда я прилетел в Минск, у меня уже сложились очень добрые отношения с А.Г. Лукашенко. Мы часто встречались с этим безусловно одаренным, целеустремленным и искренним, пользующимся поддержкой преобладающей части населения республики, но подчас субъективно воспринимающим действительность человеком. Я понимал, что для формирования этой уникальной политической фигуры нужны время и среда. А. Лукашенко окружали – это случается со многими государственными руководителями – не только те, кто мог ему подсказать что-то или даже иногда подправить. Между тем из практики моего общения с ним сложилось впечатление, что он сам нередко тянулся к откровенным разговорам, сам искал, конечно небезропотно и не без желания оспорить, разбора своих действий. Во всяком случае – и это очень сильная черта его характера – не замыкался, был открыт для откровенного разговора.
Немалое значение имеет и импульсивность характера Александра Григорьевича. Сказали ему в марте 1998 года во время зимних Олимпийских игр в Японии, что его личное присутствие на хоккейном матче может вдохновить игроков и обеспечить бронзовую медаль белорусской команде, и он уже летит в эту страну (в Токио, где лишь создавалось белорусское посольство, российские представители, как говорится, стояли на ушах, получив совершенно неожиданно и буквально перед самым полетом указание из Москвы обеспечить все многочисленные формальности)
[48]
. Или не продуманные до конца действия, направленные на выдворение иностранных дипломатов из дачного местечка Дрозды.
Одновременно по-человечески импонируют некоторые его абсолютно неординарные поступки. Помню, как весной 1996 года он ненадолго прилетел в Москву и позвонил мне из машины, предложив встретиться в тот же вечер. Я, к сожалению, не мог подъехать, как он предлагал, к нему в резиденцию, так как у меня были гости. Пригласил Александра Григорьевича присоединиться к нам, если он сможет. Лукашенко приехал ко мне на квартиру прямо с аэродрома…
Несомненно, сказались и тесные связи между нашими МИДами. Можно говорить об очень высокой степени взаимопонимания и взаимной заинтересованности в том, чтобы на задний план оттолкнуть все наносное, мешающее единению России и Беларуси. Это все в полной мере относится и к личным отношениям между министрами иностранных дел. Иван Иванович Антонович – человек широкой эрудиции, умеющий схватывать главное, безусловно, с аналитическим складом ума. Частое общение с ним было не только весьма полезным, но доставляло истинное человеческое удовольствие.
Мой прилет в Минск начался с весьма продолжительной и непростой беседы с Александром Григорьевичем. Сказал, что хотя бы потому, что он намного младше по возрасту, ему первому следует позвонить Борису Николаевичу и объясниться. При мне он позвонил Ельцину. В состоявшемся разговоре спорные вопросы были сняты и путь к подписанию российско-белорусских документов открыт.
Само подписание 2 апреля 1997 года, последовавший за этим прием в Кремле вылились в великолепное, вдохновляющее торжество.
Не все шло гладко в дальнейшем. Но главное в том, что состоялся первый реальный шаг единения двух государств, что, несомненно, сказалось на судьбе их народов. Забегая вперед, скажу, что, став в сентябре 1998 года Председателем правительства России, я одновременно занял пост председателя Исполнительного комитета Союза России и Белоруссии. С интервалом в несколько недель состоялись встреча в Минске и заседание Исполкома в Москве. По общему мнению, мы в эти два приема на практике продвинулись в решении многих взаимовыгодных хозяйственных вопросов, которые оставались в подвешенном состоянии долгое время. Потенциал сближения двух государств чрезвычайно велик. И его нужно обязательно использовать в интересах двух народов.
9 декабря 1998 года я получил конфиденциальное письмо от нашего посла в Минске Валерия Васильевича Лощинина – прекрасного работника, искренне стремящегося к сближению двух стран. Посол писал, что у него состоялся почти часовой телефонный разговор с Лукашенко, во время которого президент сказал, что просит прозондировать через меня возможность встречи с Борисом Николаевичем, во время которой он готов поставить вопрос о дальнейшем продвижении процесса единения с перспективой создания общего государства. Я доложил Ельцину. Договорились никого не вводить в курс дела, дабы не нагромождать препятствий. Аналогичную просьбу довел через Лощинина и до Лукашенко.
Президент Белоруссии прибыл в Москву 17 декабря. В этот же вечер мы с ним встретились. На следующий день состоялась теплая и весьма плодотворная беседа Лукашенко с Ельциным. Через неделю, 25 декабря, Лукашенко вновь приехал в Москву, где были подписаны важнейшие документы, провозглашавшие создание равных условий субъектам хозяйственной деятельности на территориях обоих государств, предстоящий переход к единой валюте, образование наднациональных структур.
Некоторые газеты, как и предполагалось, незамедлительно взяли под обстрел эти документы и стали изощряться во всевозможных домыслах, обвинениях, прогнозах. 25 декабря я снова встретился с Александром Григорьевичем перед его отлетом в Минск. На его лице была печать и радости, и некоторой грусти одновременно. Лукашенко больно переживал нападки прессы, особенно бесстыдные обвинения в адрес белорусов в «нахлебничестве», в том, что они будут «гирей» на ногах у России. Как мог, успокоил его. Дело ведь в конечном счете в реакции народа – я был уверен, что россияне так же, как и белорусы, от всей души приветствовали новый шаг к единению.
Очень сложно складывались после распада СССР российско-украинские отношения. Искать глубинные корни взаимных обвинений Москвы и Киева, подчас проявляющейся неприязни на официальном уровне было бы недобрым занятием. Собственно, таких корней нет. Смешанные браки, русские с украинскими фамилиями и украинцы с русскими, двуязычное население обширных территорий, украинцы на высших командных постах в российской армии, на флоте и наоборот – все это свидетельство органичной близости России и Украины. Но были и остаются подпитывающие друг друга злые тенденции: шовинизм и узколобый национализм.
