Руководство Грузии неоднократно предпринимало попытки привлечь к посредничеству в конфликте международные организации. Наша дипломатия, как и в других случаях, не противилась этому, и в результате в конфликтной зоне расположилась миссия многочисленных наблюдателей ООН. Что касается вооруженных миротворцев, то на деле никто не торопился ни заменить россиян, ни тем более повторить то, что было осуществлено НАТО в Боснии.
Тем не менее, а может быть, именно в силу всего этого начали сверху раздуваться антироссийские настроения в Грузии. На этом фоне особое раздражение у российской общественности вызывали заявления о причастности Москвы к покушениям на Э. Шеварднадзе, о «вине» России за неурегулированность конфликта. Председатель парламента Грузии З. Жвания, например, заявил 5 июля 1998 года о своей готовности «в ближайшее время сообщить на весь мир, что разведслужбы России активизировали в последнее время свою деятельность с целью свержения нынешнего руководства Грузии». Председатель парламента Грузии при этом, да и в последующем, не стал называть какие-либо конкретные факты и свидетельства для доказательства своих утверждений. А председатель одного из комитетов парламента Грузии договорился даже до того, что приказ об убийстве грузинского лидера был дан президентом России своим спецслужбам.
Такие неслыханные, беспрецедентные высказывания не находили адекватной реакции со стороны высшего грузинского руководства. Возмущение в России вызвало и заявление Министерства внутренних дел и государственной безопасности Грузии по поводу террористического акта, совершенного 12 июля 1998 года, когда направленным фугасным взрывом было убито пятеро российских военнослужащих из состава коллективных сил СНГ по поддержанию мира и несколько ранено. Руководители этих двух ведомств не нашли ничего лучшего, как использовать этот повод для обвинения российских солдат и офицеров, находящихся с миротворческой миссией в Гальском районе, в «семи смертных грехах», в том числе в потворстве (?!) расстрелам мирных жителей во время майских 1998 года событий, мародерстве и так далее и тому подобное.
Кстати, практически в момент поступившего сообщения о трагической гибели наших миротворцев в моем кабинете в МИДе находился министр иностранных дел Грузии, который в очередной раз говорил о необходимости продления их мандата, а также продолжении поисков путей выхода из кризиса с обязательным активным участием России.
Собственно, и в Москве усилились антигрузинские настроения, в том числе недостойные статьи в некоторых средствах массовой информации. И то и другое било и бьет по живому: отношения между россиянами и грузинами имеют большую историческую глубину, близость русских и грузин прочно выразилась в близости культур, взаимовлиянии интеллигенции.
Россия продолжала предпринимать усилия для урегулирования грузино-абхазского конфликта. Может быть, дополнительным стимулом для этого стало успешное продвижение с нашей помощью мирного процесса в Южной Осетии – урегулирование другого конфликта, тоже вооруженного, между грузинами и югоосетинами. Но на сухумском направлении добиться положительного результата было значительно труднее.
Мы в МИДе пришли к выводу, который нам представлялся бесспорным: лишь сами стороны смогут подойти к соглашению, а для этого нужны встречи двух лидеров. Несколько таких нерезультативных встреч уже произошли до моего перехода в МИД, но на российской территории. Мне казалось, что значительно большего прогресса можно будет достичь, если Э. Шеварднадзе и В. Ардзинба встретятся в Тбилиси, а затем в Абхазии. Эту мысль я высказал Владиславу Ардзинбе в Сочи, куда он подъехал во время моего отдыха в августе 1997 года. Вначале я не получил определенного ответа. Было очевидно, что В. Ардзинба хотел посоветоваться со своими коллегами. Через день по телефону он сказал, что готов лететь в Тбилиси.
Я тут же перезвонил Борису Николаевичу, который безоговорочно поддержал мое намерение полететь вместе с Ардзинбой. Позвонил я и Эдуарду Амвросиевичу, попросив его не вводить в курс дела никого, кроме тех, кому о приезде абхазского лидера было необходимо знать. Опасения по вопросам безопасности не были беспредметными. Тбилиси переполняли десятки тысяч беженцев из Абхазии – неустроенных, озлобленных. Были и небеженцы, кто потерял родных или близких во время войны. Самого Ардзинбу чуть ли не объявили вне закона. По телефону он меня в шутку спросил: «Не брать ли с собой теплые вещи?»
Должен сказать, что произошел курьезный случай – такая важная поездка чуть не оказалась сорвана. Когда самолет в Сочи уже вырулил на взлетную полосу, перед ним встал военный уазик. Командир самолета, специально прибывшего из Москвы, доложил, что взлететь не может, так как из машины передали: в Гудауты можно лететь только с разрешения командующего воздушной армией (штаб в Ростове), а такой команды не поступило. Задержка была абсолютно ни к чему, все было рассчитано буквально по минутам. Я, не выдержав, зашел в кабину летчиков, взял переносные наушники-микрофон и сказал… впрочем, не буду повторять дословно то, что сказал вгорячах, но смысл был таков: «Если в течение 10 секунд машина не уйдет с полосы, – я разговаривал с дежурным по штабу полковником Имярек, – то вы будете без погон». Машина ушла.
В. Ардзинба со своей «командой» в Гудаутах благополучно сел в самолет, на котором я летел в Тбилиси. Когда мы сходили по трапу в аэропорту столицы Грузии, встречавшие нас журналисты, увидев Владислава Григорьевича, были ошеломлены. По моей просьбе посадили его не в отдельную машину, а со мной рядом. Встречавший меня председатель парламента З. Жвания занял место в этой же автомашине на переднем сиденье. Кавалькада въехала в ворота загородной правительственной резиденции Крцаниси, где нас ждал Эдуард Амвросиевич. Там же начались переговоры – и один на один, и в присутствии членов двух делегаций. Переговоры шли долгие часы – я в них нарочито не участвовал. Поехал на могилу матери, потом на квартиру к родственникам моей покойной жены, где собрались мои друзья детства, затем к отцу моего зятя – академику В.И. Бахуташвили, с которым меня связывают самые теплые отношения. В общем, вернулся в Крцаниси, поднялся на второй этаж дома, где шли грузино-абхазские переговоры, только по просьбе двух лидеров. Там помог в меру своих возможностей довести до взаимоприемлемого варианта документ, подтверждающий прекращение огня и нацеливающий обе стороны на дальнейшие контакты. Это все, что удалось на тот момент «выжать». А «выжимал» я достаточно решительно, что во время позднего ужина подтвердили все участники.
Кавказ есть Кавказ. Когда даже противники сидят за одним столом, произносятся теплые тосты, и это, как правило, в тот момент делается от души. Но часто только в тот момент.
Вслед за встречей в Тбилиси последовали обнадеживающие поездки грузинских правительственных делегаций в Сухуми, абхазов – в столицу Грузии. Но постепенно этот переговорный ручеек пересыхал. Стороны опять упирались в свои «неразрешимые» проблемы.
Оставалось лишь надеяться на то, что здравый смысл в конце концов заставит стороны быть более сговорчивыми. Сложившаяся реальность такова, что стремление сохранить унитарный характер грузинского государства – непродуктивно. Представляется, что идеи федерализации Грузии все шире распространялись и в самом грузинском руководстве. Но все зависит от наполнения этих идей конкретным содержанием, которое предопределит отношения центра с субъектами федерации.
