Самой запоминающейся была продолжительная беседа с Ваэзи. Если отвлечься от его мусульманской униформы – рубашка со стоячим воротником, без галстука, – он представлял и по своему образу мышления, и по наружности (хотя и с обязательной, но коротко подстриженной бородкой) совершенно светский типаж. Говорить с ним было легко. Главное, в чем Ваэзи, да позже и Велаяти, согласился со мной, – это крайняя невыгодность для наших стран дестабилизации обстановки в Таджикистане, который в силу обстоятельств стал одним из «переливающихся сосудов» – другим был Афганистан. Чувствовалось, что иранцев беспокоило ослабление их позиций в Афганистане. Тем более что там, как сказал Ваэзи, практически нет центрального правительства, усиливается взаимозависимость и солидарность между таджикскими боевиками и теми афганскими отрядами, которые близки им по национальному признаку. Это создает опасность раскола Афганистана. Неурегулированность в Таджикистане непосредственно способствует развитию этой тенденции.
Сошлись на том, что сепаратистские процессы, будь то в Афганистане или Таджикистане, чреваты в конечном счете дестабилизирующим воздействием на сам Иран. Сепаратизм – серьезный враг и для России, которая в то время столкнулась с трудными проблемами в Чечне. Ваэзи с пониманием отнесся к моим словам о том, что не следует считать религиозный фактор доминирующим при определении отношения к противоборствующим сторонам в конфликте, чреватом сепаратизмом.
И Ваэзи и Велаяти сетовали и на то, что Иран якобы «отодвигается» нами от решения таджикской проблемы. Это тем паче необъяснимо, так как на его территории нашла временное убежище часть руководящей верхушки исламской таджикской оппозиции.
В ответ я предложил координировать деятельность по урегулированию в Таджикистане. Думаю, что в Тегеране с готовностью откликнулись на это предложение, так как оно соответствовало стремлению выйти из изоляции и принять участие в позитивных процессах на международной арене. Тем более что к этому времени стала ясной бесперспективность усиления иранских позиций в Таджикистане. Более того, иранское влияние в Душанбе и даже физическое присутствие там пошло на убыль.
Я считал, что все это можно и нужно использовать в интересах урегулирования в Таджикистане, и не ошибся в этом.
И в Москве и в Тегеране мы позже не раз обсуждали таджикскую ситуацию с иранскими представителями и, несмотря на некоторые непоследовательные действия со стороны Ирана, в целом приходили к согласию.
На следующий год после этой моей встречи состоялся в Тегеране раунд переговоров между правительством Таджикистана и оппозицией, на которых было принято решение о прекращении огня. И до и во время этих переговоров мы не раз контактировали с иранцами, и это оказалось небесполезным.
Первое мое посещение Тегерана с неофициальным визитом в 1993 году и второй приезд в иранскую столицу тоже в качестве директора СВР в феврале 1995 года еще раз убедили меня в том, что следует развивать отношения с этой страной не только в экономическом, но и в политическом плане. В мире не должно быть государств-изгоев. Вместе с тем игнорирование полезности политических контактов с Ираном, несомненно, ослабило бы – в этом для меня нет никаких сомнений – миротворческие усилия в первую очередь в Таджикистане.
Такие политические контакты были и остаются обоснованными и с учетом внутриполитической динамики в Иране, где, несмотря на настойчивое стремление сохранить тотальное влияние ислама, укрепляются силы, понимающие несостоятельность и пагубность курса на экспорт «исламской революции».
Конечно, существует еще и «узбекский фактор», без учета которого невозможна нормализация обстановки в Таджикистане. Я неоднократно по этому поводу встречался и говорил по телефону с президентом И.А. Каримовым, который тонко и глубоко разбирается в таджикских делах. Его советы и договоренности о совместных подходах были просто необходимы. Немало полезного сделали и президенты Казахстана Н.А. Назарбаев, Киргизии А.А. Акаев. Будучи директором СВР и министром иностранных дел, я обсуждал с ними не один час важную для всех нас проблему таджикского урегулирования. Находился в постоянном контакте и со специальным представителем Генерального секретаря ООН по Таджикистану Мерремом, сделавшим в сотрудничестве с нами много полезного для нормализации отношений между конфликтующими в Таджикистане силами.
Особенно хотел бы сказать о выдающемся человеке – скромном, даже застенчивом, умном и доброжелательном, очень современном и образованном, обладающем огромными возможностями и щедро приносящем их на алтарь поддержки своей общины. Речь идет о руководителе исмаилитов Кериме Ага Хане. В мире более 60 млн представителей этой ветви ислама, которые безусловно признают Ага Хана своим предводителем. Значительная группа исмаилитов проживает в Афганистане и Таджикистане, особенно в районах Бадахшана. Я многократно встречался с Керимом Ага Ханом и всегда черпал мудрые советы этого человека, без сомнения заинтересованного в мире и стабильности в этих двух странах. Немало сделал Керим Ага Хан и для того, чтобы поддержать в финансовом и экономическом отношении общины исмаилитов. Мы со своей стороны делали многое, чтобы облегчить осуществление этих столь необходимых гуманитарных акций.
У Фиделя Кастро
Когда 25 октября 1994 года я прилетел в Гавану, думал, что основным моим собеседником будет начальник Управления разведки МВД Кубы Эдуардо Дельгадо, с которым провел обстоятельный деловой обмен мнениями. Конечно, я знал о предстоящих встречах с представителями высшего кубинского руководства, но считал, что они будут протокольными. На самом деле все оказалось не так. Самыми продолжительными стали встречи и беседы с Фиделем Кастро – в общей сложности около десяти часов, из них три часа – один на один, с Раулем Кастро, исполнительным секретарем Совета министров (фактически премьер-министром) К. Лахе, министром финансов X. Родригесом, министром внутренних дел А. Коломе и другими.
Я думаю, что такой широкий круг собеседников был определен первой встречей с Фиделем Кастро.
Люди моего поколения, во всяком случае их преобладающая часть, видели Кубу в романтическом свете, искренне восхищались народом Острова свободы, отстаивающим свою независимость, находясь «под боком» у могущественных и враждебно настроенных Соединенных Штатов. Образ героической Кубы был связан в нашем сознании с ее лидером Фиделем Кастро. Воображение поражали его многочасовые выступления «без бумажки», на редкость эмоциональные, вызывающие бурное восприятие сотен тысяч людей, стекавшихся на центральную площадь Гаваны и близлежащие улицы. Очень импонировала его простота – все на Кубе обращались к нему «товарищ Фидель». Нигде не было портретов Фиделя, только Че Гевары. Романтикой была овеяна вся его жизнь, начиная с вынужденной эмиграции, затем победоносного возвращения на родину во главе вооруженных единомышленников, свергнувших ненавистный народу режим Батисты, разгрома сил интервенции. Помню те взрывы восторга, которые вызывали визиты Фиделя Кастро в Советский Союз.
Все это заслоняло другую сторону медали: тяжелую материальную жизнь кубинцев, жесточайшие ограничения, регламентирующие порядки в экономике, в обществе в целом. Многое вызывалось тем, что Куба была подвергнута экономической блокаде со стороны США, которые до поры до времени могли осуществлять антикубинскую линию и в Организации американских государств. Пострадала Куба и в результате резкого ослабления экономических связей с Советским Союзом, странами Восточной Европы после того, как перестала существовать социалистическая система государств, а Россия и другие страны СНГ начали радикально пересматривать свой внешнеэкономический курс. Идеологические ценности перестали определять направленность этого курса, который во все большей степени увязывался с интересами рыночной экономики.
