Такая констатация никоим образом не противоречит тому действительному факту, что после окончания холодной войны Советский Союз перестал существовать как сверхдержава. Формально возникла ситуация, при которой можно говорить о том, что на международной арене осталась одна супердержава. Но лишь формально. Следует четко представлять, что само понятие «супердержава» было атрибутом холодной войны. Никто не может спорить против того, что в постконфронтационном периоде США – самое могущественное государство в военном, экономическо-финансовом отношении. Но не та держава, которая, как и в предыдущий период, призвана возглавлять или подчинять себе других.
Неправомерно идентифицировать действительно мощные Соединенные Штаты с единственным в мироустройстве центром, вокруг и по указке которого формируются все сколько-нибудь значимые процессы и события на международной арене.
При таком подходе полностью игнорируется магистральная тенденция перехода от конфронтационного двухполюсного к многополярному миру, которая вообще-то проявилась еще задолго до окончания холодной войны в виде неравномерности экономического развития различных частей земного шара, но «глушилась» с двух сторон требованиями и закономерностями обоюдного противоборства.
Между тем после окончания холодной войны резко ослабли центростремительные силы, притягивающие в прошлом значительную часть остального мира к каждой из двух сверхдержав. Вслед за распадом Варшавского договора, а затем и СССР страны Центральной и Восточной Европы перестали ориентироваться на Россию, выступившую в качестве преемницы Советского Союза. Основательно ослабли связи России и с суверенными странами СНГ – бывшими частями практически унитарного СССР. Одновременно подобные тенденции – правда, не в такой степени – начали развиваться и по отношению к США. Большую, чем прежде, самостоятельность стали проявлять страны Западной Европы, переставшие зависеть от американского «ядерного зонта». На фоне быстро расширяющихся позиций Японии в мире ослабевают узы ее военно-политической зависимости от Соединенных Штатов.
Характерно, что происходит процесс укрепления самостоятельности и тех стран, которые как бы оставались вне двухполюсной конфронтации или, во всяком случае, не примыкали ни к одной из сверхдержав. В первую очередь этот вывод справедлив в отношении Китая, который быстро наращивает свой экономический потенциал. Этот вывод подкрепляется и реальной практикой по созданию региональных интеграционных союзов в Азиатско-Тихоокеанском регионе, Латинской Америке.
Вместе с тем необоснованными оказались прогнозы, согласно которым окончание лобовой конфронтации, конец идеологического противостояния чуть ли не перечеркивают противоречия, в том числе геополитические, военно-политические, между государствами, ранее принадлежавшими к двум противоположным мировым системам. В то же время самым негативным образом продолжает сказываться инерционность политического мышления. Стереотипы, укоренившиеся за 40 лет холодной войны в сознании нескольких поколений государственных деятелей, пока не исчезли вместе с демонтажем стратегических ракет и уничтожением тысяч танков.
В силу своих убеждений никогда и ни при каких обстоятельствах не чернил предшественников. Не собираюсь этого делать и сейчас. Но для лучшего понимания настроя в руководстве МИДа начала 90-х годов приведу пересказ беседы министра иностранных дел России с экс-президентом США и комментарии последнего, о чем поведал американский политолог, президент Центра Никсона за мир и свободу Дм. Саймс: «Никсон попросил Козырева очертить для него интересы новой России. И Козырев ему сказал: «Вы знаете, господин президент (он обращался к Никсону, как обращаются в Америке к президенту, отслужившему свой срок), что одна из проблем Советского Союза состояла в том, что мы слишком как бы заклинились на национальных интересах. И теперь мы больше думаем об общечеловеческих ценностях. Но если у вас есть какие-то идеи и вы можете нам подсказать, как определить наши национальные интересы, то я буду вам очень благодарен».
Никсон, почувствовавший себя «не очень комфортно», уже в машине наедине с Саймсом спросил его мнение об услышанном.
«Российский министр, – ответил Саймс, – человек, благожелательно относящийся к Соединенным Штатам, но я не уверен, насколько он понимает характер и интересы той державы, которую представляет, и это на каком-то этапе может привести к взаимным проблемам».
«Когда я был вице-президентом, а затем президентом, – отреагировал Никсон, – хотел, чтобы все знали, что я «сукин сын» и во имя американских интересов буду драться изо всех сил. Киссинджер был такой «сукин сын», что я еще мог у него поучиться. А этот, – продолжал Никсон, – когда Советский Союз только что распался, когда новую Россию нужно защищать и укреплять, хочет всем показать, какой он замечательный, приятный человек»
[25]
.
Естественно, далеко не каждому в МИДе, не говоря уже о других внешнеполитических ведомствах, было свойственно мышление, которое делило мир на «цивилизованных» и «шпану», считало главным для новой России любыми средствами добиться стратегического союза с «цивилизованными» – бывшими противниками по холодной войне, не исключая при этом конфигурацию ведущего и ведомого. Это становилось еще более опасным, так как отвечало реальным стремлениям ряда американских политиков. На уровне экс-госсекретарей или экс-помощников президента по национальной безопасности (а, как говорится, что у тех на языке, то у многих в администрации на уме) не делали никакого секрета из того, что именно такое соотношение должно быть определяющим между Вашингтоном и Москвой. Збигнев Бжезинский заявил в 1994 году следующее: «Я говорю, что зрелого партнерства с Россией сейчас нет и быть не может (заметьте, не только стратегического, но вообще зрелого. – Е. П.). Партнер – это страна, которая готова действовать со своими союзниками совместно, эффективно и ответственно. А Россия сейчас не партнер. Это – клиент…»
[26]
Конечно, отношения с Западом, и особенно с Соединенными Штатами, после окончания глобальной конфронтации имели и продолжают иметь важнейшее значение для России. Но наша страна не может при этом игнорировать и не защищать свои интересы, абстрагироваться от исторического разворота к многополярному мироустройству, приносить в жертву накопленные за всю историю России позитивные ценности и традиции, в том числе и в «имперский», и в «советский» периоды.
Не сегодня изобретена и не мы авторы формулы, которой руководствовалось и продолжает руководствоваться по сей день преобладающее число государств: нет постоянных противников, но существуют постоянные национальные интересы. В советский период мы часто отступали от этой жизненно важной истины, и в результате в таких случаях национальные интересы нашего государства приносились в жертву борьбе с «постоянными противниками» или поддержке «постоянных союзников».
Сегодня, в постконфронтационный период мирового развития, Россия вправе заботиться, как это делают и другие, о своих интересах, тем более о жизненных – безопасности, стабильности, территориальной целостности, создании условий, необходимых для экономического и социального прогресса, исключении для любых внешних сил возможности «вбивать клинья» между Россией и другими странами СНГ.
