И Мейлехке Пик стал развивать перед реб Носном грандиозный план, и притом очень простой, потому что любая гениальная идея проста. Короче, Носн Кац должен написать письмо своему шпедитору
[236]
на Украину
[237]
. Как можно дальше от Киева, главное, как можно дальше… Потому что чем дальше от Киева, тем товар дешевле. Ведь там, в украинской глубинке, собаки плодятся и размножаются. Крестьяне не знают, куда их девать. Если крестьянину дать за собаку пятиалтынный, он тебе руку поцелует. Так что пусть шпедитор сразу приобретает большую партию собак, несколько вагонов. Скажем, три вагона на пробу. И пусть шлет их сюда по железной дороге… Мало, что ли, в Киеве помещиков? Такой товар — пальчики оближешь! Первую партию собак с руками оторвут. Вся партия будет распродана еще до прибытия. А потом… Потом дело надо будет расширить, открыть собачий склад. «Главный склад собак». Вот какую вывеску надо будет разместить над предприятием. Ну а более мелкие предприниматели смогут написать на своих вывесках «Собаки на выбор», но это уже не наше дело, мы продаем оптом…
— Вы предполагаете… на этом дельце заработать? — осторожно осведомляется Носн Кац и тихо облизывается.
— Заработать? — переспрашивает Мейлехке Пик. — Что значит заработать? Разбогатеть! Предположим, собака в украинской глубинке обходится в пятьдесят, самое большее, в семьдесят пять копеек за штуку! Перевозка и страховка — предположим, еще стопроцентная надбавка, — всего полтора рубля за штуку. Здесь, на месте, мы их продаем по оптовой цене, минимум по десять рублей за штуку. В конце концов, ради того, чтобы первая партия собак послужила для фирмы рекламой, — по восемь рублей за штуку! Все равно чистыми остается по шесть с полтиной с собаки. В товарный вагон влезает «сорок человек или восемь лошадей». Будем считать десять собак вместо одной лошади — получается восемьдесят собак на вагон. Что я говорю? Собаки не хворые постоять тесней, чем лошади. Сто собак на товарный вагон — и не меньше. Три вагона — триста собак. Чистый доход — восемнадцать-девятнадцать сотен рублей. Для первой партии не так уж плохо!
Носн Кац при последних словах Мейлехке Пика взял тросточку под мышку, скрутил папироску и искоса посмотрел на Мейлехке: это он шутит или всерьез? Нет, Мейлех Меерович горит своей торговой идеей… Лизнув кончиком языка тонкую папиросную бумажку, реб Носн осторожно задал только один вопрос:
— Ну а деньги?
— Деньги! — пренебрежительно сказал Мейлехке. — На что «деньги»? На то, чтобы сделать первый заказ на три вагона? Вы это имеете в виду? Тоже мне деньги! Это каких-нибудь триста-четыреста рубликов… Короче, реб Носн, деньги будут! Уже сегодня вечером. Главное — все держать в секрете. Это главное! Вдруг Береле-черт узнает и станет конкурировать… Даже папе не надо рассказывать.
Реб Носн обещал. Пламень Мейлехке немного согрел его, этого холодного, тертого маклера. А если еще и деньги будут, так что он вообще теряет?
Обговорили все детали, всё в подробностях: перевозку, брак, страховку, непредвиденные расходы, проценты шпедитору на Украине и пятьдесят рублей ему, реб Носну, в любом случае. Он же маклер и живет с этого. Ну а потом он, конечно, получит определенный процент с прибыли. Потом…
В тот же вечер Мейлехке Пик бегал как угорелый по еврейским ювелирным магазинам на Подоле
[238]
. Порыв гнал его, и он не успокоился, пока не продал последнюю пару бриллиантовых сережек жены, последний браслет, который его собственная мать, «пиковая дама», подарила Гнесе перед свадьбой… Так, с трудом и с мучениями, он собрал несколько сот рублей и все эти деньги отнес реб Носну Кацу…
Реб Носн Кац сразу скрутил папироску и написал длинное письмо своему шпедитору в Фастов
[239]
, а это совсем не близко от Киева. Написал всё, как хотел Мейлехке. Ввиду того что на украинских хуторах и в деревнях, похоже, большой «урожай» на собак, пусть их сразу закупят побольше. А именно пусть дадут знать во все деревни, чтобы мужики тащили собак, как можно больше собак! В Фастове будет сборный пункт… И пусть этих собак, не откладывая, отправляют в Киев на пробу, три вагона собак разных сортов. Высылаем несколько сот рублей на закупку и перевозку. Дальше видно будет. Зависит от цен, от расходов и т. д. Написал всё подробно. Ничего не забыл, кроме одного. Запамятовал, что собаки, подобно любым другим тварям, нуждаются в пище. То есть их надо кормить — сразу после покупки, во время транспортировки и по прибытии на место, кормить буквально до самой продажи. Большое спасибо! Может, еврею еще и жизнью пожертвовать ради собак? Что они — жена, дети, не рядом будь помянуты? Нет, такая головная боль больше подходит гоям.
2.
Как это там великий поэт Пушкин описывает южнорусскую ночь?
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Серебристых тополей листы
[240]
.
Точно такая же тихая ночь простерлась над Киевом, когда прибыл товар для Мейлехке Пика. Небо было прозрачным, звезды блистали, серебристые листы тополей, дремота, воздух, все, как описано выше, и… С шумом и воем, с лаем и визгом сотен заморенных псов по Фастовской линии прибыл товарный поезд и с пыхтением, свистом и сопением врезался в киевский вокзал, как будто хотел сказать: «У-уф! Сил моих больше нет на эту компанию!»
Поскольку в Киеве вокзал стоит на горе, большая часть уснувшего города внимала доносившемуся, как со сцены, редкостному концерту сотен собачьих певчих, со вкусом исполнявших его на все лады, всеми своими глотками и на все голоса: звучали и басы, и баритоны, и теноры, и сопрано… С тех пор как Киев существует на свете, его жители такого не слышали. Это была симфония, сотканная из лая множества драных и покусанных, голодных и полупомешанных, искалеченных и испуганных псов.
Псы визжат один другого истошней, каждый гавкает на свой манер. Эти заходятся, как побитые щенки, те ревут, как треснувшие колокола: гу-гу-гу. Воют, как, не рядом будь помянут, в шойфер дуют: одни — протяжно, другие — отрывисто, будто дыхание перехватило. Некоторые завывают ужасно, как проклятые собачьи души в лунную ночь, протяжно, высоко и плаксиво, другие же, напротив, хрипят без сил, как старые пьяницы, валяющиеся в канаве и вылаивающие последние остатки хмеля…
В ту ночь немало разбуженных от сладкого сна киевлян вздрогнуло на перинах… Странные люди эти киевляне! Чего тут бояться?
