– Эй! Хозяин! – закричал он. – Хозяин!
Голос его был пронзителен и отличался резким итальянским акцентом.
Трактирщик показался на пороге.
– Чего вам нужно? – спросил он.
– Можно у вас остановиться?
– Вы же видите, что это гостиница!
– А поужинать?
– Если вы не слишком прихотливы.
– А поставить лошадь в конюшню?
Трактирщик пожал плечами и не отвечал. Старичок продолжал:
– Мне нужны две комнаты. Одна для моей дочери. Другая для меня. Мне дайте какую хотите, хоть настоящую конуру, лишь бы дочери было хорошо.
– Я отведу вам две комнаты, и обе хорошие.
– А ужин?
– Вам дадут кусок жареной говядины.
– Не можете ли вы заколоть цыпленка для моей дочери?
– Могу.
– И все это, надеюсь, будет стоить не слишком дорого?
– Я с вас возьму как положено.
– Именно это я и хотел сказать; поступайте с нами как честный человек.
– А я и есть честный человек, господин путешественник, слышите ли вы?!
– Э! Господин трактирщик, я никогда в этом и не сомневался. Где конюшня?
– Налево.
– Я сам отведу туда лошадь, а вы пока проводите мою дочь в ее комнату.
– Вашу лошадь отведут.
– Нет, нет, – живо сказал старик, – я сам хочу поставить ее в конюшню. Эта лошадь хорошая, и я очень ею дорожу.
– Однако она не стоит и десяти экю, – пробормотал хозяин довольно громко.
Старик не отвечал. Он подошел к дочери и сказал ей:
– Дебора, дитя мое, обопрись о мое плечо и сойди на землю.
Дебора скорее сделала вид, что облокотилась, и легко спрыгнула с лошади. В эту минуту складки ее покрывала раздвинулись, и Венера увидала лицо чудной красоты.
CXVII. Конюх
Тем временем странный старичок повел свою лошадь в конюшню. Задний двор гостиницы содержался не лучше всего остального. Кучи навоза и лужи грязи почти не оставляли свободного прохода. Чтобы дойти до конюшни, надо было пройти по черной и вонючей грязи. Старик, выполняя этот трудный переход, бранился, ругался, но наконец добрался до конюшни. Корова и осел, стоявшие рядом по колена в нечистотах, с печальным видом предавались размышлениям перед пустыми яслями. Неподалеку от них храпел на соломе высокий парень. Проснувшись от прихода гостей, он встал и сделал несколько шагов вперед. Это был молодой человек с наружностью не многим привлекательнее хозяйской. Оспа совершенно его обезобразила, и на лице его виднелись красные пятна, такие же мерзкие, как и на лице его хозяина.
– Подождите, – сказал он, – я вам помогу.
– Нет… Нет! Не беспокойтесь, – с живостью вскричал старик. – Я один справлюсь. Принесите мне только сена и овса.
Но конюх, не обратив никакого внимания на эти слова, подошел к лошади и начал расстегивать подпругу. Старик обнаружил очевидные признаки нетерпения.
– Пожалуй, разнуздайте ее, если уж непременно хотите, – сказал он с неохотой.
– Я сначала сниму чемодан, – возразил конюх.
Старик побледнел.
– Не дотрагивайтесь до него! – вскричал он.
– Почему?
– О! Так… Я хотел сказать: не к чему торопиться…
Но конюх уже отвязал ремни, которыми чемодан был прикреплен к седлу. Волнение старика достигло крайней степени. Он хотел взять чемодан, но конюх уже приподнял его.
– Эге! – сказал он с удивлением. – Как тяжело! Здесь, по крайней мере, фунтов пятьдесят!..
– А! Вы шутите, друг мой. Пятьдесят фунтов! Полноте!
– Если в нем деньги, то сумма должна быть очень порядочная!
– Деньги?! Бог Авраама, Исаака и Иакова!.. Что вы, какие деньги!
И старик попытался рассмеяться; но смех его был вынужденный, если не сказать, судорожный. Он продолжал:
– Деньги! Ах, хотелось бы мне иметь их в этом чемодане! Был бы я богаче, нежели теперь!
– Что же здесь такое?
– Свинец, мой добрый друг. Жалкие слитки свинца, олова… Все это стоит не больше каких-нибудь четырех экю!
– Неужели? – осведомился конюх с насмешливым видом.
– Это так же справедливо, как и то, что меня зовут Эзехиель Натан!
– А! Вы еврей?
– Я поклоняюсь Богу моих отцов, и хотя он оставляет служителя своего в нищете, я все-таки соблюдаю его заповеди… Мой добрый друг, отдайте мне, пожалуйста, этот чемодан…
– Берите, – сказал конюх.
Старик протянул руки. Конюх бросил ему чемодан так, что тот согнулся под его тяжестью. При этом из чемодана раздался металлический звук. Бледность жида приняла синеватый оттенок; но конюх, по-видимому, не обратил никакого внимания на все это.
– Чего дать вашей лошади? – спросил он.
– Сена и овса, мой добрый друг. Дайте ей столько, чтобы восстановить силы животного. Но пожалейте мой бедный кошелек.
– Будьте спокойны, возьмем не дорого.
– Если вы хорошенько позаботитесь о моей лошадке, – продолжал жид, – завтра утром вы получите кое-что.
– А! Вы здесь ночуете?
– Конечно.
– В таком случае спите спокойно. Лошадь ваша не будет иметь недостатка ни в чем.
После этого разговора Эзехиель Натан вынес чемодан из конюшни, пробрался через двор и вошел в гостиницу. Венера и Молох все сидели на скамейке у ворот.
Комната, которую трактирщик отвел Деборе, была довольно велика, хоть и запущена, и сообщалась со второй комнатой узкой дверью. Пол, растрескавшийся во многих местах, дрожал под ногами. Кровать, покрытая жалким тюфяком и простыней сомнительной белизны, стояла под балдахином, с которого спускались разодранные занавеси. Старинный комод, разломанный и без одной ножки, и два кресла, угрожавшие развалиться, дополняли меблировку комнаты. Впрочем, ко всему этому надо прибавить еще два мешка с орехами и бутылку, исполнявшую роль подсвечника. В нее была воткнута сальная свечка.
Дебора сидела у окна в том кресле, которое было покрепче, и ждала отца, устремив на черные и закопченные бревна потолка рассеянный и несколько задумчивый взор. Покрывала уже не было на лице ее, и среди жалкой нищеты, описанной нами, она походила на королеву. Заимствуя у искусства сравнение, которое кажется нам верным, мы скажем, что это была великолепная рафаэлевская головка в плохой, покрытой паутиной раме.
Дверь растворилась, и Эзехиель Натан, прижимая к груди драгоценный чемодан, показался на пороге. Перед ним шел трактирщик. При виде лучезарной красоты девушки он был словно ослеплен. Потом глаза его засверкали, молния сладострастия брызнула из глаз. Несколько секунд лицо толстяка походило на лицо Сатира; но ни Натан, ни Дебора не обратили на это внимания.
