Круг тотчас раздвинулся не без ропота, и сердитый голос спросил:
– Если эта птица приятель Рыси, зачем же он не сказал заранее?
– А дали ли вы мне на это время, мои деточки? – возразил Жан Каррэ, к которому вдруг возвратилась вся уверенность. – В другой раз скажу, а пока помните поговорку: говори что хочешь, а рукам воли не давай!..
Сказав это, лакей воспользовался возвращенной ему свободой, чтобы сесть напротив Матьяса Обера, который пожал ему руку и спросил:
– По какому случаю ты здесь, Жан Каррэ?
– Нисколько не по случаю…
– А как же?
– Я пришел сюда с целью повидать кой-кого…
– Можно спросить, кого именно?
– Можно.
– Ну?
– А я отвечаю, что пришел к тебе, Матьяс Обер…
– Ага!
– Это тебя удивляет?
– Нет. Ты все еще в услужении у Антонии Верди?
– Да.
– Стало быть, я нужен твоей госпоже?
– По крайней мере, ей нужен человек, у которого, как у тебя, были бы рысьи глаза и хитрость лисицы.
– И ты вспомнил обо мне?
– Как изволишь видеть.
– Спасибо! Стало быть, есть дельце?
– И дельце из таких, какие ты любишь.
– То есть без риску, а выгодно?
– Именно!
– Можно заработать кое-что?
– Можно.
– Много?
– Достаточно, чтобы ты остался вполне доволен.
– Я вижу заранее, что дельце будет по мне.
– Ну, поговорим…
– Хорошо, только прежде спроси табаку и водки, если у тебя есть в кармане деньги.
Жан Каррэ ударил по карману.
– Деньги есть! – сказал он, – Да еще золото, старикашка!
– О! О! Верно, служить у Антонии Верди хорошо.
– Еще бы!
Лакей Антонии велел принести табаку и водки в изобилии, потом продолжал:
– Знаешь ты, что происходит?
– Где? – спросил Матьяс Обер.
– У нас и в Пале-Рояле.
– Решительно ничего не знаю.
– Ну так я скажу тебе, что мы в великой милости… и я, право, не знаю, где остановится эта милость.
– Тем лучше для вас!
– Ты, конечно, слыхал о последней любезности регента кмнам?
– Нет.
– Он подарил нам восхитительный домик на улице Серизэ и дает нам порядочную сумму на стол и экипаж. У нас есть каретные лошади к лакеи, а я возведен в звание доверенного человека… мне посчастливилось, когда я решился на смелый поступок, который все называли глупостью!
– Какой поступок?
– Помнишь в Марселе… когда я поехал с Антонией Верди, у которой не было ни гроша. Все смеялись мне в лицо… а видишь, до чего мы дошли теперь!?
– Поздравляю тебя от всего сердца.
– Это еще не все.
– Что же еще?
– Со временем я могу сделаться первым министром французского королевства.
– Что ты сказал? – вскричал Матьяс Обер, не веря своим ушам.
Жан Каррэ повторил свою фразу.
– С ума ты сошел, что ли? – спросил Матьяс Обер. – Или насмехаешься надо мной?
– Ни то, ни другое… Ты скоро увидишь, что я в здравом рассудке. Кажется, верно, что царствование Парабер, Сабран и всех других прошло…
– Ага! Кто же их заменил?
– Антония Верди. Следуй же за моим рассуждением… Филипп Орлеанский всегда управлялся и будет управляться женщинами… Когда Антония Верди будет официальной фавориткой регента, как, например, была Монтеспан в последнее царствование, ее интересы будут требовать, чтобы министром был преданный ей человек… а этот человек я; почему бы мне не заменить, и даже с выгодой, этого подлеца Дюбуа, которого, конечно, я стою во всех отношениях?
Матьяс Обер иронически поклонился Жану Каррэ, говоря:
– Господин первый министр, смиренно вам кланяюсь и прошу не забыть меня в будущем распределении ваших милостей… Я буду доволен безделицей, ваше превосходительство… Я так мало честолюбив, что приму даже место генерального контролера или сборщика податей…
Жан Каррэ с любезностью принял эту шутку и отвечал серьезным и покровительственным тоном:
– Хорошо, хорошо! Обещаю подумать о вас!
– Кстати, – спросил Матьяс Обер, переменив тон, – когда ты будешь министром, будешь ли ты и кардиналом тоже?
– Почему бы и нет? Я могу быть кардиналом не хуже Дюбуа и даже, если хочешь, получше, чем он.
– Почему лучше?
– Потому что я имею над ним огромное преимущество.
– Какое?
– Он женат, а я нет…
– Это правда, и я начинаю думать, что ты когда-нибудь точно променяешь свою красную ливрею на сутану такого же цвета. В нынешнее время не знаешь, кардиналы ли лакеи или лакеи кардиналы!
CXCIX. Матьяс Обер и Жан Каррэ
Просим наших читателей не усмотреть в фразах, оканчивающих предыдущую главу, нападок на религию или на ее представителей. Нужно ли нам напомнить, что кровавая насмешка Матьяса Обера над красным платьем кардинала более чем оправдывалась гнусными нравами той эпохи, когда поведение духовенства оскорбляло даже двор; когда, и это хуже всего, Дюбуа, который не был даже священником, был посвящен в архиепископы камбрейские, найдя, подобно Рогану, своего Трессана и своего Масильона… Какие ужасные вещи ни писал бы романист об этом гнусном времени, они все-таки будут слабее истины. Сделав это необходимое объяснение, вернемся к нашему рассказу.
– Все это прекрасно, – сказал Матьяс Обер, – мы очень остроумны, но время проходит! Ты мне сказал, Жан Каррэ, что хочешь поговорить со мною о серьезном деле. Я готов, будем говорить…
– Будем говорить, – повторил лакей. – Но прежде необходимо, чтобы я напомнил тебе недавние происшествия, касающиеся до нас обоих.
– Уши мои открыты, и я слушаю тебя со вниманием.
– Назад тому две или три недели, в одно прекрасное утро, выходя из гостиницы «Лион», где мы тогда жили, я увидал тебя у ворот… Ты как будто поджидал кого-то или подстерегал…
– Ты меня узнал и подошел ко мне…
– Именно… я обрадовался, что встретил старого приятеля, и спросил тебя, что ты тут делаешь. На этот вопрос ты отвечал тоже вопросом: «Уж не живешь ли ты в этой гостинице?» На мой утвердительный ответ ты продолжал: «Не знаешь ли ты даму, выдающую себя за итальянку и называющуюся Антония Верди?»
– А ты отвечал, что хорошо знаешь эту даму, потому что находишься у ней в услужении и прочее, и прочее. Ты видишь, что память у меня верна…
