Дрожащая рука повернула ключ в замке, и решетка отворилась.
– Войдите, — послышался тихий, неузнаваемый от волнения голос. — Скорее же. Вы, быть может, погубите меня, но вы этого хотели.
Жорж, опьянев от радости, мигом очутился в палисаднике. Решетка заперлась за ним.
– О, как вы добры, сударыня! — бормотал он, ища ее маленькую руку со страстным желанием поднести ее к своим губам. — Как я вам благодарен! Как мне доказать вам свою признательность?
– Сократив свидание, которое вы у меня выпросили, — ответила госпожа Метцер. — О, я предчувствую какое-то несчастье. Но я знала, что вы ждете, знала, что вы готовы на любое безумие. Права ли я?
Жорж опустил голову и ничего не ответил.
– Итак, я права, ваше молчание тому доказательство! — продолжала госпожа Метцер. — Вы хотели поговорить со мной — так говорите. Вы требовали свидания на несколько минут. Хорошо, я согласна, но не здесь, не в саду. Как ни темна ночь, я боюсь. Кто знает, что скрывается в темноте? Страшно. Мне кажется, что вокруг нас шпионы, которые ловят каждое слово, слетающее с наших губ. Итак, идите, но так, чтобы не было слышно ваших шагов. Пусть перестанет биться ваше сердце. Идите за мной.
Леонида говорила так тихо, что Жорж скорее угадывал, чем слышал ее слова. Госпожа Метцер, легкая, как тень, скользнула к дому, едва касаясь земли. Жорж не отставал от нее. В темноте дверь беседки растворилась перед ним. Вокруг царил полнейший мрак.
– Я проведу вас, — шепнула Леонида.
И Жорж почувствовал прикосновение ее ледяных пальцев к своей пылающей руке. Госпожа Метцер шла быстрым шагом. Они миновали галерею, служившую передней, поднялись на пятнадцать-двадцать ступеней, покрытых мягким ковром. Несколько секунд шли по такому же мрачному, как и все остальное, коридору. Потом госпожа Метцер отворила боковую дверь; слабый свет небольшой ночной лампы позволял рассмотреть маленькую спальню, в которой все дышало изяществом.
– Теперь, — сказала Леонида, не запирая дверь в комнату, — теперь, милостивый государь, я вас слушаю. Поспешите. Вы видите, я дрожу. Сократите мою муку.
XXXII
Трудно вообразить себе более прекрасное и трогательное зрелище, чем то, которое представляла собой госпожа Метцер. Она сняла с головы легкую шапочку, и густые белокурые волосы золотым дождем упали на ее грудь и плечи. Слабый свет ночника придавал ее лицу поразительную бледность, так что она походила на прекрасную статую из мрамора. Черные глаза блестели, как угольки, из-под полуопущенных ресниц. Опираясь на спинку кресла, она смотрела Жоржу в лицо испытующим и вместе с тем как будто недоверчивым взглядом. Жорж, вместо того чтобы говорить, просто пожирал ее глазами, в которых светилось глубокое обожание, доходившее до экстаза.
– О, вы очень дурно поступаете! — заговорила госпожа Метцер. — Каждая минута умножает мои страдания. Ваше присутствие в этом доме, в этой комнате ужасает меня, доводит до безумия, а вы молчите! Говорите сейчас же! Скажите все, что желаете, и уходите.
– То, что я хотел сказать вам, — ответил Жорж тихим голосом, в котором звучала едва сдерживаемая страсть, — вы уже знаете. Я вас люблю.
– Я не имею права, — возразила Леонида, — выслушивать такие признания. Я замужем.
– Замужем за человеком, недостойным вас.
– Какая разница? Он мой муж.
– Но вы не любите этого человека! Он заслуживает только вашей ненависти и презрения!
– Я не судья ему. Я его жена.
– Своим гнусным поведением он сам порвал те узы, которые связывали вас с ним.
– Есть узы, которые не рвутся никогда. Эти узы называются «долг».
– Есть другие, еще более крепкие, которые называются «любовь» и которые соединяют нас с вами. Вы меня любите.
Госпожа Метцер ответила жестом, полным негодования. Она хотела заговорить, но Жорж не дал ей это сделать.
– К чему отрицать это? — сказал он. — Вы думаете, я поверю вам? Да, вы меня любите. Вы сами сказали это.
Леонида закрыла лицо руками.
– Когда я говорила это, — пробормотала она, — страдание совсем ослабило меня. Несчастье довело меня до безумия. Десять месяцев прошло с тех пор. Я долго рассуждала. Сейчас ко мне вернулся рассудок.
– Вы хотите сказать, что вы меня не любите? — в отчаянии вскрикнул Жорж.
Леонида задрожала всем телом. Наверно, ей стоило невыразимых усилий ответить на этот крик Жоржа. Наконец медленно, слово за словом, она произнесла:
– Я была виновата, что любила вас, и не хочу больше любить.
Она не хотела любить. Значит, любила еще. Редко бывает, чтобы признание было так решительно и ясно. Но влюбленные склонны воспринимать все в трагических тонах. Жорж подумал, что Леонида желала растоптать ногами, стереть само воспоминание о своей любви.
– Хорошо, пусть будет так! — сказал он с видом притворно-холодной решимости. — Я не буду бороться. Я принимаю изгнание. В несчастную пору я был вашим другом. Эта пора прошла, и ваша привязанность последовала за ней. Я освобожу вас от себя, но так как я не могу жить без вас, то я буду просить у смерти того забвения, которое вы нашли в счастье.
– В счастье! — со скорбным удивлением воскликнула Леонида. — Вы говорите о счастье!
– Разве вы не счастливы?
– Счастлива? Я?
И Леонида прижала руки к груди, чтобы задушить рыдание, однако слезы ручьями потекли по ее лицу.
– Леонида, моя обожаемая Леонида! — пробормотал Жорж, в котором совершился переворот при виде этих слез. — Леонида, вы несчастны!!
– Да. О да! Очень несчастна!
– Как прежде? Из-за него?
– Да.
– И, несмотря на это, вы отталкиваете меня!
– Увы! Что вы можете для меня сделать?
– Защитить вас! Покровительствовать вам!
– Как можно покровительствовать женщине назло ее мужу?
– Я спасу вас от этого человека. Спасу, отняв вас у него, спрятав вас в надежном убежище! Положитесь на меня, на мою любовь!
Леонида улыбнулась и тихо покачала головой.
– Нельзя называть спасением постыдное действие. Мой побег с вами был бы преступлением.
– Невинный, несправедливо осужденный, разбивший свои цепи, спасшийся бегством, становится преступником лишь потому, что бежал?
– Тот невинный, о котором вы говорите, не клялся перед Богом носить свои цепи и оставаться в тюрьме всегда. Оставьте меня. Сжальтесь надо мной. Что бы ни случилось, я не пойду с вами. Между страданием и стыдом я выбираю первое.
