– Будьте спокойны. Если убийца Мариетты пройдет мимо меня, клянусь всеми святыми, я схвачу его за горло и задушу.
– Хорош план! Поздравляю! Напротив, необходимы чрезвычайное благоразумие и хладнокровие. Убийца приедет, один или с сообщником, за золотом. Его нельзя спугнуть и следует захватить на месте преступления с деньгами в руках. Остальное — дело правосудия. Вы обещаете сохранять спокойствие?
– Обещаю, раз это необходимо. Но я боюсь, как бы однажды утром жандарм, присланный мэром или комиссаром, не явился потребовать от меня бумаг.
– Все предусмотрено, — возразил Жобен.
Он раскрыл свой бумажник, вынул треугольную карточку с печатью и подписью и подал чревовещателю.
– Я потребовал это для вас в префектуре полиции, — продолжал он, — с этой карточкой жандармы не только вас не арестуют, но в случае надобности станут еще и помогать.
– Хорошо, — сказал чревовещатель, взяв карточку.
– Возьмите эту игрушку, — добавил сыщик, подавая отставному зуаву шестиствольный револьвер. — Надеюсь, он вам не понадобится.
– Благодарю, — ответил Кокле, сунув револьвер в карман блузы.
– Он с шестью зарядами, а в рукояти есть еще полдюжины патронов, — продолжал Жобен. — Итак, мы условились. Поезд уходит через полчаса..
Спустя полтора часа прибыв на место, отставной зуав рассказал хозяину гостиницы свою легенду и оказался в центре внимания, как жилец, богатый родственник которого намеревается купить имение в окрестностях. Всю ночь Сиди-Коко не смыкал глаз. Слишком близко было рошвильское кладбище, где покоились Мариетта и ее отец, взывая о мести.
С тех пор как Поль Абади стал судебным следователем, он редко встречал такое необычное дело, как двойное убийство в Рошвиле. Следовательно, ему очень хотелось посмотреть на героя этой страшной драмы. Он уже составил себе мнение о нем. Поль Абади не сомневался, что, захватив лейтенанта, он задержал истинного убийцу. В ту минуту, когда молодой человек вошел в его кабинет, следователь быстро взглянул на него и испытал невольное удивление. Облик Жоржа не вязался с мыслью о страшном преступлении. Прадель поклонился с достоинством. Судебный следователь не ответил на его поклон, и бледное лицо молодого человека вспыхнуло.
– Садитесь, — сказал Поль Абади, указывая на стул.
Лейтенант повиновался. Судебный следователь устремил на него проницательный взгляд. Письмоводитель, склонившись над столиком, приготовился писать.
– Господин судебный следователь, — воскликнул Жорж, — полицейский сыщик, исполнявший ваш приказ о моем аресте, сказал, что меня обвиняют в двойном убийстве. Обвинение это нелепо, однако я желал бы знать, на чем оно основывается.
– Вы здесь затем, чтобы отвечать мне, а не меня расспрашивать, — сухо перебил Поль Абади. — Письмоводитель, пишите.
Сначала шли обычные вопросы, потом судебный следователь, пристально глядя в лицо Жоржа, вдруг сказал:
– Вас обвиняют в том, что в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое число вы убили Жака Ландри и его дочь Мариетту и украли триста пятьдесят тысяч, отданные на хранение вашим дядей, Филиппом Домера, управляющему Рошвильским замком.
Молодой человек вздрогнул, глаза его расширились, губы задрожали.
– Итак, — пролепетал он, — по-вашему, я не только убийца, я сделал проступок еще более низкий и подлый. Я убил, чтобы обокрасть!
– Отвечайте.
– Что прикажете отвечать? Разве это стоит опровергать? Нет, сто раз нет! Я могу сказать только одно. Я не виновен, и вы это знаете так же хорошо, как и я.
– Обвиняемый, помните об уважении, которое следует проявлять к суду.
– Сохрани меня Бог забыть об этом! Но правосудие не имеет права оскорблять честного человека, обращаясь с ним как с разбойником, вырвавшимся из острога!
– Остерегайтесь! Если вы сейчас не успокоитесь, я велю отвести вас в тюрьму и отложу допрос! — вскрикнул судебный следователь.
Жорж сделал над собой геройское усилие. Ему удалось преодолеть негодование и гнев, и умоляющим голосом он прошептал:
– Я спокоен. Допросите меня, и я отвечу как умею.
– Итак, вы не признаете, что совершили преступление?
– Не признаю и решительно отрицаю обвинение.
– Свидетель видел, как вы приехали в Рошвиль. Он служил вам проводником, вы говорили с ним, он получил от вас сигару. При нем вы заговорили с Жаком Ландри. Он честный малый, у которого нет причин лгать. Притом против вас есть и другие доказательства. Вы оставили в Рошвиле вещественные следы своего преступления.
– Это невозможно, — возразил лейтенант, — только из письма дяди я узнал, что он купил это имение для моей сестры.
Судебный следователь взял одну из бумаг, лежавших на столе, и сказал:
– Вот оно. — И продолжил: — Где вы провели двадцать четвертое сентября?
– В Париже.
– Когда вы приехали в этот город?
– Двадцать третьего в четыре часа пополудни, по Лионской железной дороге.
– Расскажите подробно, что вы делали после.
– Я взял экипаж и поехал в Гранд-отель. Господин Домера, мой дядя, в письме назначил мне там свидание.
– Вот в этом, — сказал судебный следователь, показывая Жоржу другую бумагу.
Тот снова вздрогнул и продолжил:
– В отеле меня ждало еще одно письмо, сообщавшее о его внезапном отъезде, в нем дядя просил меня ожидать его в Нормандии…
– Чтобы вместе с Жаком Ландри охранять триста пятьдесят тысяч, — докончил судебный следователь.
– Это правда, я вижу, что вы и это письмо прочли.
– Расскажите, что вы сделали с портсигаром, в котором лежали письма.
– Его у меня украли.
– Украли! — повторил следователь с иронией. — Вы так объясняете его потерю? Хорошо. Продолжайте.
– Я переоделся, вышел, купил сигары в табачной лавке Гранд-отеля, бродил по бульварам, с час читал газеты в кофейне «Гельдер», зашел в меняльную лавку и разменял один билет в тысячу франков.
– Один, вы говорите. Значит, у вас было их несколько?
– Три, присланные дядей. Я положил две тысячи восемьсот франков купюрами в портсигар, десять луидоров в портмоне и пошел обедать к Бребану.
– Что вы делали после обеда?
– Провел вечер в театре, в «Жимназе». Там у меня украли портсигар. Я обнаружил пропажу в антракте.
– И не заявили тотчас полицейскому комиссару?
– Нет. Я знал, что это бесполезно, потому что не мог указать на вора. Я подозревал молодого блондина, который толкнул меня в коридоре, но не мог описать его приметы, к тому же он, наверно, был уже далеко.
