– Прошу прощения… Я нашел троих, которые знают или по крайней мере утверждают, что знают кое-что…
– Кто же это?
– Маленькая Жервеза, земледелец, хорошо вам известный, по имени Андош Равье, и Жан Поке, пахарь с фермы Этьо, что в пяти километрах от Рошвиля…
– Я и его знаю… Где же они?
– В кухне.
– Почему же вы не привели их с собой?
– Я счел, что так будет лучше… Я подумал, что удобнее допросить их поодиночке, чтобы они не могли слышать показаний друг друга…
– Вы совершенно правы, ваше благоразумие достойно похвалы… Введите Жервезу.
Бригадир залился краской от этой похвалы и самодовольно надулся. Через несколько секунд он привел Жервезу. Девочке исполнилось пятнадцать лет, но на вид ей с трудом можно было дать больше одиннадцати или двенадцати. Это была маленькая, бедно одетая, скорее некрасивая, чем красивая девочка, но очень разумная. Жервеза много плакала сегодня, и ее веки покраснели от слез. Она не выказала ни малейшего смущения, очутившись перед высшими властями округа.
Первым к ней обратился господин Ривуа:
– Жервеза, что с вами, дитя мое? Почему вы плачете?
– Ах, господин мировой судья, мне так горько! — прошептала вполголоса юная особа. — Убили Мариетту… О, Мариетта!.. Милая, хорошая Мариетта!.. — И Жервеза разрыдалась.
Мировой судья подождал, пока утихнет этот взрыв отчаяния и горя, а затем продолжил:
– Ты очень любила бедную Мариетту?
– Любила ли я ее!.. О да, я ее любила… всем сердцем. Всей душой… И Жака Ландри… Они оба были такие добрые… Я ведь не отличаюсь особенным здоровьем, и сил у меня не много, но они всегда давали мне работу и всегда, как бы мало я ни сделала, притворялись, что считают, будто я сделала достаточно… И знаете зачем?.. Чтобы дать мне возможность заработать на пропитание себе и моей старой бабушке… По правде сказать, это было не что иное, как милостыня, но другие хвастались бы ею, а они всячески старались скрыть это. Добрые люди… И их убили обоих!.. Мариетта и Жак Ландри… Отец и дочь!.. И я их не увижу больше!.. Но что же теперь будет со мной и с моей бабушкой?
Жервеза закрыла лицо руками и снова дала волю слезам. Господин Фовель заговорил:
– Твое горе, малютка, вполне законно и обоснованно. Однако постарайся успокоиться… Твоя бабушка — очень достойная женщина, я не допущу, чтобы она умерла с голоду… Я озабочусь ее судьбой и обещаю поместить ее в приют для престарелых. Я окажу ей и непосредственную помощь, будь уверена.
– Благодарю вас, господин мэр… — пробормотала Жервеза. — Моя бабушка будет иметь пищу и кров благодаря вам, но это не вернет мне моей дорогой Мариетты…
– Увы! Ничто и никто не сможет вернуть ее тебе! — сказал мировой судья. — Убийца поразил ее слишком верным ударом. Мариетта и Жак — оба мертвы… Но нужно не просто плакать, нужно отомстить за них, и ты, быть может, поможешь нам в этом.
Жервеза посмотрела на него удивленными глазами.
– Помогу вам в этом? — переспросила она, моргая. — Но как же?
– Рассказав нам то, что ты знаешь…
– Увы! Я не знаю, кто убил Мариетту и ее отца… О, если бы я знала этого негодяя, я бы давно указала вам на него!
– Вполне понятно! Я не об этом спрашиваю тебя. Ты же знаешь что-то, ты сама сказала это бригадиру… Иначе он не привел бы тебя сюда…
– Это правда, господин мировой судья. Я сказала… только…
Девочка запнулась.
– Только что? Продолжай, дитя мое.
– Только это, быть может, не имеет большой важности…
– Ну, нам виднее. Возможно, что твои сведения, которые кажутся тебе едва ли стоящими внимания, имеют для нас огромную важность. О ком или о чем ты хотела рассказать нам? О ком или о чем ты думала?
– Я думала о Сиди-Коко… — пробормотала Жервеза.
– Сиди-Коко! — вскрикнули в один голос мэр и мировой судья, изумленные этим странным и незнакомым именем, которое слышали в первый раз. — Что это за Сиди-Коко?
– Я его знаю, — сказал бригадир, поглаживая свои густые усы, — и могу сообщить вам о нем некоторые сведения.
– Говорите же скорее, — попросил Фовель.
– Сиди-Коко, или Зуав, как его еще называют, состоит в труппе канатных плясунов, акробатов и фокусников, дававших четыре вечера подряд представления на городской площади, в балагане.
– У их импресарио все документы оказались в порядке, а потому я не нашел нужным запретить эти представления, — прервал его Фовель.
– Вчера утром, — продолжал бригадир, — они уехали со своим передвижным театром и в настоящее время находятся в двенадцати километрах отсюда, в Сент-Ави, где завтра храмовый праздник… Сиди-Коко хоть и не глотает сырых цыплят и зажженную паклю, но творит чудеса своим голосом. Он способен подражать какому угодно человеческому голосу. Кроме того, если он захочет, то может сделать так, что этот голос послышится вдруг из колодца или с кровли какого-нибудь дома.
– А, — воскликнул судья, — чревовещатель…
[6]
– Да, его называют еще «человек с куклой», потому что у него во время представления всегда находится в кармане или в шляпе деревянная кукла, с которой он разговаривает. Всем кажется, что она действительно сама ему отвечает.
– Не знаете ли вы еще чего-нибудь о нем? — спросил Ривуа бригадира.
– Нет, господин судья, ничего больше не знаю… В прошлое воскресенье я в первый раз услышал о нем.
– Послушай, малютка, — снова начал мэр, обращаясь к Жервезе, — что же, по-твоему, общего между чревовещателем и убийцей Мариетты и Жака Ландри?
– Я вовсе не говорю, что между ними есть что-то общее… Я только хочу сказать, что он и Мариетта давно были знакомы.
Фовель подскочил на стуле от удивления.
– Что за вздор! — воскликнул он. — Это невозможно!
– Однако это правда, господин мэр.
– Ты лжешь! Кто тебе сказал это?
– Послушайте, любезный Фовель, — вмешался судья, — не пугайте ребенка, позвольте ей рассказать все, что она знает… Продолжай, что ты видела или слышала?
– Это было в понедельник, — начала она, — на этой неделе… В воскресенье, с самой обедни и после вечерни, в балагане бил барабан и играли в трубы, приглашая публику на представления… К вечеру в нем собралось много, очень много народу… Мне тоже хотелось пойти посмотреть, но средства не позволяли, хотя за вход брали всего лишь четыре су. Я возвратилась к бабушке, легла спать, но долго еще плакала, потому что до моих ушей доносились барабанный бой и звуки труб. Я слышала также, как человек в рыжем парике и сером платье кричал во все горло: «Пожалуйте, господа, пожалуйте!» Можете представить, в каком я пребывала волнении!
