Подобно многим другим, Орловы тоже была выбиты из привычного ритма. Новая власть при каждом удобном случае твердит о равенстве, а таковым и не пахнет. Одни чувствуют себя хозяевами положения, а других, вроде Орловых, называют обидным словцом «бывшие». Семья оказалась в трудном материальном положении. Ко всему прочему, оно объяснялось тем, что незадолго до переворота глава семьи проиграл в карты звенигородское имение. Позже шутил – хорошо, мол, что вовремя проиграл, иначе бы большевики отобрали, было бы еще обиднее».
Возможно, Петр Федорович был по-своему прав и то, что он в своем азарте разорил семью, действительно пошло им на пользу. Революцию Орловы встретили уже практически бедными людьми, гордыни у них сильно поубавилось, зато появилось умение экономить, зарабатывать и вообще выживать любым способом, чего большинство их знакомых не умело. И даже надменная Евгения Николаевна уже успела смириться с тем, что ее Любочка станет не просто хорошей пианисткой, а пианисткой-аккомпаниатором или даже в крайнем случае тапершей, то есть будет зарабатывать на жизнь своим музыкальным талантом.
Действительно, дореволюционная гордыня осталась в прошлом. Орловы больше не отдыхали в поместьях и не давали музыкальных вечеров в московском особняке. Они перебрались в маленькое имение Сватово, полученное Евгенией Ивановной в приданое и еще не отобранное, где и смогли выжить в голодные годы Гражданской войны благодаря огороду и наличию коровы. Теперь они оказались в положении крестьян и на собственном опыте узнали, что такое сельская жизнь и как одна корова может накормить целую семью. Их рогатая спасительница давала столько молока, что его хватало на всех и даже оставалось на продажу.
И вот, очаровательные барышни Орловы – темненькая Нонна и белокурая Люба – присоединились к толпе крестьян, ежедневно текущей в город, где можно было обменять продукты на деньги или товары. Это было не только трудным занятием, но и очень опасным. Прежде всего потому, что новое правительство в условиях войны и развала экономики ввело пайковую систему распределения продуктов. Частная торговля была запрещена, любой, кто что-то продавал, мог быть объявлен спекулянтом и расстрелян. Правда, до этого доходило редко – законы законами, а все разумные люди понимали, что только крестьяне-частники, привозящие продукты из деревень, не дают горожанам умереть с голоду.
Но и кроме риска попасться на «спекуляции», девушкам было чего бояться. Империя пала, новая советская республика еще только зарождалась, кругом царили голод, бедность, страх, недоверие, а это все вело к разгулу преступности. В транспорте орудовали карманники, на улицах подкарауливали банды беспризорников, и это не считая настоящих, так сказать, профессиональных бандитов. В таких условиях было проще довезти тяжеленный бидон до Москвы, чем вернуться обратно налегке, но с деньгами, вырученными за молоко.
Слово «милиция» латинского происхождения и на русский переводится как «войско», «рать», «служба». После революции необходимость в создании рати, обеспечивающей порядок в стране, стала очевидна, и она была создана – рабоче-крестьянская милиция. Излишне говорить, что это, скорее, было ополчение по борьбе с бандитизмом, чем организация по борьбе с преступностью. Учились сотрудники милиции на ходу, на собственных ошибках.
Преступный мир тоже пополнился новичками. Многих война и революция выбили из колеи. Вернулись с фронта люди, привыкшие убивать. Безотцовщина и сиротство толкнули на преступный путь зеленую молодежь. Москвичи стали жить в страхе. По городу поползли слухи и легенды об ограблениях и бандитских налетах. Рассказывали о питерских «попрыгунчиках» огромного роста, одетых в белые саваны, которые нападают на людей около кладбищ и грабят их, о листовках со словами: «Граждане, до десяти часов шубы ваши, после – наши»…
Нередкими стали и ограбления церквей… В ночь на 10 июля 1918 года из церкви Святой Троицы на Капельках, что на 1-й Мещанской улице, воры, взломав решетку окна, похитили восемь икон, потир, дискос, звездицу, две лжицы, два ковша, лампадку, дарохранительницу и наперсный крест.
Грабили, конечно, не только церкви. Врывались налетчики и в рестораны, клубы, одним словом, туда, куда влекло их человеческое мясо, перемешанное с золотом и бриллиантами…
3 апреля 1918 года Всероссийская чрезвычайная комиссия обратилась к гражданам с таким воззванием: «Лицам, занимающимся грабежами, предлагаем совершенно отрешиться от своей деятельности, зная вперед, что через двадцать четыре часа по опубликовании этого постановления все застигнутые на месте преступления немедленно будут расстреляны». Шутить чекисты не любили, однако даже самыми крайними мерами с бандитизмом покончить было нельзя.
На борьбу с преступностью требовалось мобилизовать массы. Люди же были запуганы и боялись сообщать милиции о преступлениях и преступниках…
26 января 1919 года московский окружной комиссар по военным делам издал приказ № 157. В нем было сказано: «Всем военным властям и учреждениям народной милиции в пределах линии Московской окружной железной дороги расстреливать всех уличенных и захваченных на месте преступления бандитов, виновных в производстве грабежей и насилия. Всем гражданам Москвы, имеющим какие-либо сведения, немедленно сообщать все им известное лично по телефонам: 4–22–60, 2–87 и 26–84 в отделы охраны Москвы по военным делам… Виновных в несообщении известных им сведений надлежит наказывать наравне с бандитами, коих они укрывают. Окружной военный комиссар Н. Муралов».
Особенно яркая вспышка бандитизма в Москве пришлась на 1922 год. После окончания Гражданской войны этим промыслом занялись мародеры. Появились банды и шайки, большие и маленькие. Банды Глобы, Панаетова и другие насчитывали несколько десятков человек…
Между Малым Сухаревским и Малым Сергиевским переулками находился так называемый рваный переулок. Настоящее его название Цветной… Там, в развалинах, в двадцатые годы жили бездомные бродяги, занимались своим ремеслом под открытым небом среди груды камней проститутки. У грязной стены на бечевке были развешаны белье и лохмотья, а рядом, прямо на земле, вповалку, положив кирпичи под голову, спали пропьянствовавшие всю ночь босые люди. По вечерам по переулку было опасно ходить: убьют или ограбят…
Георгий Андриевский. «Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху 1920–1930 гг.».
«Сестры поднимались ни свет ни заря и везли тяжеленный бидон в город, – пишет Александр Хорт. – Особенно трудно приходилось зимой – пригородные поезда не отапливаются, окна разбиты, в тамбурах и вагонах несусветная грязь. В городе выйдешь – хоть три пары варежек надень, все равно от металлического бидона рукам холодно, после они долго болят, суставы распухают. Некоторые утверждают, будто потом Орлова всю жизнь очень не любила свои руки, прятала их, строго-настрого запрещала операторам снимать, поэтому зрители никогда не увидят их в кадре. Это очередная легенда – смотрите сколько угодно во всех фильмах с ее участием. Может, Любовь Петровна действительно считала свои руки недостаточно элегантными – допускаю, что с годами у нее появились недуги вроде отложения солей, болели суставы, однако ее руки были не до такой степени изуродованы, чтобы их стыдливо прятать… Сестры Орловы регулярно следуют по этому маршруту не от хорошей жизни: семье нужны деньги. Возить молоко – занятие не из приятных. Летом довозят бидон до станции на тележке с колесиками, зимой – на санках. В Москве у них уже постоянные маршруты. Покупатели знают, в какое время девочки привезут молоко, ждут их. Орловы едут не наугад – клиенты постоянные, хорошо знакомые. Маршрут выстроен так, что заканчивается на Божедомке, а последним пунктом на их пути является квартира в Орловском тупике. Название уже стало родным, будто в их честь дано…»
