– У меня вот какой вопрос. 12-я гв. СД отличилась при форсировании Днепра и за захват плацдарма на вражеском берегу, в дивизии почти 60 человек получили звания ГСС. По мемуарам комдива Малькова, первой высадилась на правый берег штурмовая группа, в составе которой была ваша разведрота. По воспоминаниям ГСС командира роты Манакина, первой переправилась через Днепр его группа совместно с полковыми разведчиками из 32-го гв. СП. Спрашиваю следующее: «Кто первым форсировал реку?» И почему после столь щедрого награждения Звездами Героев «за Днепр» отличившихся воинов 12-й гв. СД никто из разведроты дивизии не получил звания ГСС?
– Одновременно в первой волне высаживались несколько штурмовых групп из нашей дивизии на разных участках. Так что и Мальков, и Манакин пишут «про Днепр» свою правду. Перед форсированием нам, разведчикам, комдив Мальков лично заявил: «Запомните мои слова. Если вы захватите и удержите плацдарм, вы все получите звания Героев Советского Союза!» Но я не думаю, что это обещание как-то особо нас воодушевило или повысило и без того наш крепкий боевой настрой. Тем более мы предвидели, что нам предстоит испытать при захвате плацдарма, и когда ты знаешь, что сегодня тебя, скорее всего, убьют, то тебя никакое звание – «Герой посмертно» – не волнует. Немецкий берег был высокий. Мы поплыли на лодках и плотах. На середине реки нас «зацепили» осветительные ракеты и по нам открыли убийственный, жуткий огонь. Били по нам так… как будто по куропаткам на охоте стреляли. Там, наверное, вся вода в реке стала красной от крови. Течением наши лодки сносило к островку, к отмели, на которой находились немцы с двумя пулеметами. Мы кинулись прямо на них. Был какой-то дикий порыв, нечеловеческий – убивать и победить. С отмели, по мосткам, рванули на берег и с ходу заняли две траншеи. Стали держаться. Радист вместе с рацией уцелел. Передал на наш берег: «Плацдарм захвачен!» Продублировали ракетами. По рации нам передают: «Держаться до последнего!» А утром нас начали атаковать. Беспрерывно по нам била немецкая артиллерия. Днепр в том месте широкий, к нам никто на подмогу переправиться не смог. А раненых своих девать некуда… До вечера продержались из последних сил, а нам опять по рации открытым текстом: «Стоять до последнего человека! Вы все удостоены звания Героев!» В темноте немцы ворвались с флангов в траншею, но мы каким-то чудом снова отбились, уже в рукопашной.
А через ночь к нам через реку пришло подкрепление. В живых от разведроты осталась только треть бойцов. Ходим гордые, ждем из Москвы свои Звезды на грудь, некоторые из выживших разведчиков уже домой родителям или невестам написали, что стали Героями Союза. Ждали до середины января 1944 г., до последнего «днепровского указа», и в итоге – никто из разведроты ничего за Днепр не получил, ни звания ГСС, ни простой медали. Причин этому, как мне представляется сейчас, всего только две.
Когда на дивизию выделили по согласованному лимиту «энное» количество звезд и в штабе дивизии начали их распределять между полками и подразделениями, то не нашлось человека среди начальства, который бы «замолвил слово за разведку», хотя все прекрасно знали, что мы были на правом берегу первыми и удержали своей кровью захваченный плацдарм. Причина вторая – возможно, что кандидатуры выживших разведчиков не устраивали командование: кто-то из бывших зэков, кто-то бывший штрафник, еще у кого-то фамилия на «-ман» или «-штейн» заканчивается, кто-то просто головорез, одним словом, мы «некошерные товарищи», чтобы стать Героями Советского Союза, гордостью державы. И что там произошло на самом деле – поди теперь разбери. Да и нужно ли это сейчас? Мне это – точно не надо…
– В воспоминаниях ГСС Манакина описан редкий эпизод. В самом конце войны частями дивизии был захвачен немецкий танковый ремзавод. На нем обнаружили 350 немецких танков, 100 БТРов, и что особенно интересно, рядом, на ж/д станции нашли 4500 пулеметов «максим» и 4800 ПТРов, в свое время взятых немцами в качестве трофеев в первые годы войны. Что-нибудь об этом расскажете?
– Я помню, что где-то после Альтдама (или перед нашим штурмом Эберсвальде) вроде был захвачен огромный секретный немецкий завод, но лично я на его территории не был и что-то добавить к рассказу своего однополчанина не могу.
– Какую специальность вы выбрали себе после войны?
– Я демобилизовался, не имея никакой гражданской профессии. Но «адреналина в крови не хватало», спокойная размеренная жизнь была мне не по нутру, и я решил пойти работать в уголовный розыск или в прокуратуру. Меня взяли в Киевскую прокуратуру, и вскоре я стал работать следователем, окончил заочно Всесоюзный юридический институт. В 1966 г. по постановлению ЦК я, среди многих других, был направлен на укрепление органов МВД и стал начальником следственного отдела УВД города Киева. В 1978 г. вышел на пенсию в звании подполковника милиции. Но продолжал еще много лет работать адвокатом в областной коллегии адвокатов.
– Разведчик 16-й Литовской СД Шалом Скопас мне в своем интервью сказал: «Спросите у бывших разведчиков, какие сны они до сих пор видят по ночам, и вы все поймете, какая была война у бойцов разведрот…»
– Первые десять лет после войны я очень часто по ночам видел «фронтовые» кошмарные сны: орал во сне «Ура!», ходил в атаку, кого-то резал в траншее, стрелял, а потом вскакивал в холодном поту с кровати, не в силах понять, где сон, а где явь… Пережитое на войне постоянно возвращалось ко мне во снах по ночам. Жена настолько к этому привыкла, что перестала обращать внимание. И тогда я решил, что обязан заставить себя постараться забыть все, что пришлось пройти и увидеть на фронте, иначе этот тяжкий груз не даст мне спокойно жить дальше. И вроде получилось… Что не смог забыть сам, годы стерли из памяти… Такой возраст, что просто точно вспомнить чью-то фамилию – уже неразрешимая проблема. Но сейчас все опять вернулось на круги своя, видимо, война слишком прочно засела в голове и не уходит из сознания. До сих пор иногда вижу сны, где я убиваю, где убивают меня, где на моих руках умирают мои товарищи-разведчики… И от этого страшного прошлого уже не уйти никогда…
Андриевский Сигизмунд Болеславович
– Я родился 17 сентября 1924 г. в д. Ольшанка Барановского района Житомирской области. Отец у меня был кузнецом, но его репрессировали в 1937 г. Дело в том, что он научил другого человека кузнечному делу, но ученик отплатил отцу черной неблагодарностью: он хотел занять место кузнеца и потому донес на отца. Причем пришли и забрали отца, ничего нам не сказав, куда мы потом ни писали, везде глухо, нигде ответа нет. Отец был участником Первой мировой войны, но рассказывать об этом не любил, зато учил нас работать и за скотом ухаживать, в огороде копать, а также свою специальность мне передавал, я у него почти все перенял. Но из-за ареста отца так и не довелось мне стать кузнецом, хотя я и проработал в кузне 3 года. Тогда вообще работы не боялись, одновременно с обучением кузнечному делу я также пас коров, свиней и коней. До 1941 г. я окончил 7 классов, только экзамены летом сдали, как я снова стал работать. У нас в деревне был тракторист Савицкий, хоть он и на тракторе работал, но по каким-то причинам он получил коней и пас их, я был с ним в качестве помощника. Недалеко от деревни был лес, относившийся к нашему колхозу, так мы туда гоняли коней, они там сами паслись, их только стреножить надо и все. И вот как-то утром пришли мы с Савицким к лесу, забрали оттуда коней и пригнали в деревню, после обязательно надо было их почистить, мы взяли щетки и гребни и быстренько все сделали, после Савицкий мне говорит: «Можешь идти домой». Я, конечно, обрадовался, так как выходной выдавался нечасто, должен вам сказать, что 1941-й трудным был годом, мы голодали, потому что отца забрали, а в семье осталось пятеро детей, и мама не могла нас всех прокормить. Хотя что уж скрывать, тогда не одни мы голодали, многим семьям трудно приходилось. Считаю, что это было сделано искусственно, потому что в городе оставался и хлеб, и мука, можно было съездить туда и все в деревню привезти. У нас же тогда в Ольшанке ничего не было, даже магазина или телефона, жили мы как волки в лесной чаще. Так вот, только я пришел домой, только подошел к дверям, как вижу – 4 самолета с черными крестами на крыльях пролетели над деревней. Захожу в хату, мама уже встала, я ее спрашиваю: