– В войсках брали трофеи?
– Как-то мы этим не занимались, в Польше я обратил внимание, ребята же на машинах едут, что появились разные подушечки, бисером вышитые, в разоренных и взорванных костелах находили. Но специально не занимались, может, в Германии и занимались, но Польшу мы считали нашим союзником, а поляков нашими людьми, идеи трофеев не было.
– Сталкивались ли с пленными немцами?
– Да, я немножко говорил на немецком языке, поэтому в первые такие встречи я задавал ряд вопросов. Потом мы их отправляли в органы, которые занимаются ими, сами не разбирались, это не наши были функции. Меня же прежде всего, когда появлялся пленный, интересовало его психологическое состояние. Для меня очень важно было почувствовать, что немцы уже не те. И могу сказать, что я понял это, в 1942, 1943, 1944 гг. разница пленных была существенная. То пренебрежительное отношение в 1942 г. к нам, хотя мы взяли в плен, все равно у немцев сохранялось высокомерие, закончилось в 1944 г., когда мы видели перед собой сломленного немца. Я говорил, что немцы умеют прекрасно воевать, в отличие от венгров и итальянцев, но психологически в 1944 г. это уже были совершенно не те немцы. Но я в Москве видел уже колонны немцев, которые вели по Садовому кольцу. Дело в том, что ракетные части имели штабом Москву, там всегда проходило формирование, всякие поездки, поэтому в столице я был и в 1942 и в 1943, и в 1944 г. Там было интересно пленных посмотреть, но пленный есть пленный, все же изменились немцы сильно. А вот когда удавалось видеть пленных итальянцев или венгров – они были несчастными людьми, без немецкого высокомерия и превосходства.
– Как награждали в ракетных войсках?
– Меня представляли четыре раза к правительственным наградам, но я получил только две: орден Красной Звезды за дуэль и Александра Невского за Белоруссию. Могу ли я объяснять почему? Нет, не могу, но справедливо ли это? Нет, конечно. После войны уже вручили Богдана Хмельницкого и Отечественной войны I степени, но это просто памятные ордена. Понимаете, я представлял своих солдат к наградам за их деятельность, всегда получали. А вот то, что мне не всегда давали, это дело командования, им видней, почему я получил два, а не четыре ордена, почему я ст. лейтенантом воевал всю войну. Главное, я приехал в Москву, мои же ребята подполковники, майоры, кто-то даже полковником стал, а я как был старшим лейтенантом, так и остался. Хотя справедливости ради надо уточнить один момент, подпортивший мне послужной список. Однажды мы переехали километра три вперед в такую балочку, и вдруг был по телефону приказ: «Немедленно дайте залп, на штабной КП маршала Малиновского движется колонна танков с пехотой». Я не успел подготовиться, скомандовал: «Расчехлить! К бою!» Но когда на карте измерял, то должен был стрелять сюда, а я переехал, но взял расстояние со старой позиции, поэтому мой залп перелетел танковую колонну. И все равно мы ударили по пехоте, но наши-то рассчитывали ударить по танкам, а я попал по пехоте. Конечно, танки развернулись сразу же, и Малиновский был спасен, правда, мне за это награду не дали.
– Как мылись, стирались?
– Со вшами были проблемы. И что интересно, особенно заели нас вши вот здесь, на Украине, когда мы приблизились к западной части. Как же боролись: к нам приезжало специальное подразделение, где мы впервые за долгие месяцы и даже годы мылись в бане, а одежда вся наша проходила специальную обработку, пока мы мылись. Когда мы выходили, выдавали горячую-горячую одежду. Причем проблемы были именно на Западной Украине, в других местах как-то терпимее было.
– Как кормили в ракетных войсках?
– Питание было хорошее, причем не потому, что я офицер, я питался из общего котла.
– Как вас встречало мирное население на Украине, в Белоруссии?
– Честно, самые лучшие люди – это жители Донбасса, прекрасные люди. Курские деревни очень неприветливо встречали, как это ни странно. Понимаете, ведь во время жары хочется пить, а они в воде отказывали. Правда, мы только краешек Курской области зацепили. А вот Донбасс, Запорожье – хорошее нормальное отношение, самым сложным было, когда мы вступили в Западную Украину. Там было очень сложно, жители прожили под советской властью всего несколько лет, а мы двигались вместе с частями, которые производили зачистку от тех, кто сотрудничал с немцами. Мы были свидетелями, когда многих полицаев и так далее при нас арестовывали. В Днепропетровске когда мы жили, хорошее отношение было. Но нет более близкого мне по духу народа, чем белорусы. Нищие, одетые в тряпье, они готовы были отдать все, потому что четверть Белоруссии немцам не принадлежала, они так и не отдали эту территорию, это был очень мужественный народ. Я как ленинградец знаю, что каждый человек в Ленинграде отличается от москвича, они все-таки немножко хамоватые. А вот душевный народ – это питерцы, и белорусы были с нами чем-то схожи, мне по душе этот народ. И в Западной Белоруссии, которая также ранее принадлежала Польше, я был свидетелем зачистки, ведь «катюши» обычно двигались за 6–7 км от линии фронта, и мы были свидетелями этого. Специальные части быстро собирали жителей и спрашивали, кто сотрудничал с немцами. Те указывали, один, второй, третий, их сразу отбирали, еще кто сотрудничал, полицаем был, к примеру. После отобранных заставляли рыть яму и без суда и следствия расстреливали. Так поступали с западными украинцами и западными белорусами. Это значило, что идет власть советская, которая не терпит никаких иных видов права и взаимоотношений, кроме коммунистических.
– Как складывались взаимоотношения с населением в освобожденных странах?
– Самое смешное заключается в том, что мы всегда считали, что несем свободу. Но как только пересекли границу с Польшей, мы увидели вместо наших покрытых соломой хат великолепные дома крестьян, увидели, что они живут лучше. Женщины, как мы увидели, не одевались, как наши, в тряпье и платки, у них были красивые прически. Казалось бы, «Пшесько едно война» (в пер. с польск.: все равно война), но ничего подобного, женщина все равно оставалась женщиной. И это было прозрение о том, как мы можем освобождать народ, который живет лучше нас. Оно стало приходить в голову, сказалось на общей обстановке. В целом, когда мы вошли в Польшу, отношение поляков было довольно интересным: они увидели новую армию, армию в погонах. Офицерские части, у них колыхнулось какое-то чувство. Тем более мы сопровождали Польскую армию, сформированную Союзом, это были те же советские люди, одетые в польскую форму, просто многие из них были действительно польской национальности, они воевали за наше правое дело, гнали немцев с нашей территории. И настоящие поляки все время допытывались, просили нас спеть Гимн СССР. И когда мы запевали этот гимн, в котором были слова, что Русь сплотила все остальные части, это был величественный гимн, не «Интернационал», это тоже сыграло определенную роль в настроении поляков. Но у нас были интересные встречи с польским населением, они проходили под такой эгидой: «Мы славяне, мы западные славяне, вы восточные. Если бы славянская нация вся объединилась бы, чехи, все, какой же великий это был бы народ!» Вот почему-то при встречах, возникало чувство славянского единения, братства. Кроме того, близкий язык, правда, у них католическая церковь, не православная, это не единило нас. Но видели, что славяне бьют немцев, возникало внутреннее чувство славянского патриотизма. А помните, какой славянский патриотизм привел к поражению Турции в 1877–1878 гг., сколько наших тогда шло, чтобы болгар, сербов как славян освободить. Мы же принесли свободу Балканскому полуострову, и они всегда вспоминают, реально, то, что происходило в те годы. Такое отношение в Польше я увидел в первый раз, сливяночку наливают, и за дружбу славян. Это было очень приятно, но мы чувствовали, что уровень культуры внешней, одежда, дома, убранство у поляков очень высокий по отношению и к Украине, и к Белоруссии. У поляков, в отличие от нас, также нет существенной разницы между городом и деревней.
