Я командовал второй батареей, а первой – Саша Воронин, хороший парень, высокий, интеллигентный. Он перед тем как с кочующим орудием выехать, зашел ко мне, а я отдыхал. У меня был спирт. «Сашка, выпьешь на дорожку?» – «Давай». Зима была. Летом водку не давали. Только с 1 сентября или октября. После этого он выпил кружку воды, и его развезло. А он же стрелять едет! Я сел за него и его с собой взял. Приехали, отстрелялись. По нам стреляли. Получили несколько пробоин. Он даже не очнулся. Утром приходит «кум»: «Ростислав, говорят, Сашка вчера чего-то там…» – «Чего? Не знаю…». Все обошлось.
– На каких шасси стояли установки?
– Сначала были ЗиСы. В конце 42-го, когда они поломались, нам дали «шевроле». Это было несчастье. У них рамы ломались от перегрузки. «Студебекеры» у нас появились, когда нас ввели в состав 1-го ТК. Вот это машина! От танков не отставали и для расчета просторно. Нас еще тогда и одели с иголочки. Дивизион стал смешанный: одна батарея М-8 с 48 направляющими, другая М-13. В батарее было четыре боевых машины, восемь машин с боеприпасами и машина управления «Виллис». Ну, а теперь представь, что четыре орудия за несколько секунд выпускают 192 снаряда! В Жиздринской операции мы хорошо видели, каково это. Со мной был радист, два разведчика, ну человек пять-шесть. Мы зашли в тыл немцам и навели наших. Дивизион из старых, по 36 направляющих, установок влепил по пехоте, которая только в рощу вошла. В общем, там тихо стало… Бывало, что и танки подбивали! На моей было правило – подбили танк – рисовали ромбики. За каждый подбитый танк расчетам давали по 2000 рублей. 500 – командиру, 500 – наводчику. Остальные – в расчет. Рассчитывались всегда. Мы за войну восемь танков подбили.
– По своим попадали?
– Были случаи. У нас соседний дивизион стрельнул и частично попал по своим. Набили порядочно. Фронт был стабильный. Начальства понаехало! Генерал Нейловский приехал (он Героя получил еще в финскую, командуя 203-мм орудиями особой мощности), промерили все разрывы. Он посчитал и доказал, что точка, которую дал командиру дивизиона командующий артиллерии, была неправильная и не учитывала рассеивания снарядов. Вообще, при расчете, обычно к точке, которую тебе дают, метров 200–300 прибавишь на всякий случай.
– Как вы отбирали водителей?
– Водителей нам на отбор прислали. Ведь от них жизнь зависит. Надо, например, с огневой быстро уйти, а если он забуксовал – все! Будь здоров! Сначала все норовили с Москвы первого класса водителей дать. Но мы уже умные были – на хрен нам первый класс. С МТС? С деревни? Давай к нам! Они же привыкли пробираться по грязи, по снегу и ремонтировать технику в полевых условиях, а городские что – они привыкли к дорогам да мастерским. Шофера молодцы были!
– Случались ли взрывы ракет на направляющих?
– Один раз на М-8, когда заряжали, не обесточили линию. Снаряд надвинули на контакт, и струей газов одного убило. Были и взрывы. К Курской битве нам прислали тяжелые снаряды к установке М-13 с индексом ТС-14 или ТС-15, не помню. Нам запретили стрелять из кабин и при температуре выше 24 градусов. Заряжали их только 8 штук. Вот они, бывало, взрывались на пакетах. В соседней батарее разнесло направляющие. Мы уж и сверху брезентом накрывали, и водой поливали. Под Курском-то беспрерывно стреляли.
Во, был случай! Один раз два часа в говне по шейку сидели. Было делов… Это еще в 10-й армии, летом 42-го. Пошли на НП с начальником разведки Мишкой Тишенко. Осталось до высотки, где он находился, метров сто. Как начал немец лепить из миномета! Видим, какая-то выемка в низинке. Мы туда прыгнули и… по шею в дерьмо. Это была уборная! «Скворечник» сгорел, а яма осталась! Вот в этом говне мы часа полтора или два стояли. Вылезли. Ну, ты представляешь?! Приперлись обратно. Всё скинули. Старшине приказали баню топить. Мылись, мылись – все кажется, что от нас несет. Чуть ли не в кровь себя истерли. Долго после этого командир дивизиона майор Пельмиров Василий Павлович, коми, вызовет нас, заходим в блиндаж, он носом поведет: «Ординарец, открой дверь, а то что-то говном несет». Знаешь, как издевались?! Пока чего-то еще не случилось…
– Кто выбирал цели для «Катюш»?
– Давали цели сверху. Но в обороне все командиры батарей находились на пехотных полковых НП. Рядом радиостанция и телефон. Чуть что могли вызвать огонь. Наша основная задача – это поддержка пехоты, разрушение укрепленных сооружений.
– Вши были?
– Вши были первые два года. Мы играли во «вшанку» на 100 граммов. Лист фанеры, в центре которого рисуют круг. Достаем по вше, сажаем в центр круга, и какая первая пришла к границе, тот и выиграл. Вот она – перед самой чертой… осталось только лапой переступить, а она – раз! – и замерла, другая ее обогнала! Ее сразу к ногтю! А если выиграла – ее в спичечную коробку, химическим карандашом задницу пометить. Это уже супер!
Во второй половине войны, если вошь в бане нашли – перемываться заставляли. Тогда же стали использовать мыло «К». У немцев порошок был – вонючий, и все равно они вшивые ходили! Когда они отступали, в их блиндаж залетишь – опять наберешься и опять выводить.
– Как относились к немцам?
– Когда они в плен сдавались, им главное было пройти первую полосу – километров 5. Потом мародеры могли часы снять, а в первой полосе могли и пристрелить под горячую руку. Под Полоцком поймали немку-связистку. Обычно когда поймают пленного – пуговицы со штанов срезают, – куда он побежит, когда руками штаны держать надо? Вот и ей срезали. Ее пугнут, она руками голову закроет – штаны упадут. Все – га-га-га. Потом опять. Не насиловали, нет… Вообще немцы воевать умеют. Стойкие солдаты. Своих всегда хоронили. Зимой 41-го начали наступать. Помню, стреляли, стреляли по Позднеево. Сколько залпов дали! Пошли вперед – ни одного трупа! Знаешь, какое неприятное чувство?! Конечно, не только мы стреляли, но и артиллерия. Потом бегут: «Комбат, смотри!» Они их в кювет сложили и присыпали. Правда к концу войны немец не тот стал. В 42-м привели немца. Баварец. Здоровый мужик… Переводчик пришел, еврей. Туда-сюда… Молчит. Потом раскачали. Спросили: «Почему вы евреев не любите?» Молчит. Я говорю переводчику: «Ты ему скажи, что, мол, у вас и языки похожи, и культура». Ну он и начал. Тот не выдержал: «Что! Вы считаете, что я еврей?! Стреляйте меня – я немец!» А в 45-м нет – бежит рысью, только бы передок проскочить.
– Трофеи брали?
– Еду брали. Под конец войны я в одном замке в угодьях Геринга вырезал две картины. Свернул в трубку. А как попали под Кёнигсбергом, так все сгорело на хрен, только знамя вынесли. В конце войны солдаты только чай просили. Перешли на подножный корм. Живности много было – поросята, коровы. Как-то раз слышу, немец орет. Оказалось, зашли к нему, а у него наши самовары и еще какое-то барахло. Ну, поросенка у него зарезали. Он вышел, начал кричать: «Русиш швайн!» и т. д. Слышу – замолк. Спрашиваю: «В чем дело?» – «А мы его, товарищ начштаба, головой в колодец запихнули». А так чтобы расстреливали – нет. Видел я, как солдаты из соседней бригады поймали какую-то немку и насиловали стоя, а муж стоял рядом, и его на мушке держали. Это единичный случай. Массовых случаев я не видел. Народ-то у нас отходчивый.
