Семь классов я окончил в школе в родном селе. Отличником я не был, но учился неплохо, особенно хорошо мне давались точные науки. После школы попытался поступить в Киевский железнодорожный техникум, но меня забраковала медкомиссия из-за того, что я почти не различал цвета. В детстве я болел: пару лет был совсем слепой, но потом зрение вернулось, а дальтонизм остался. Мой отец очень хотел, чтобы я учился дальше, поэтому он меня устроил в среднюю школу в Рыбнице, даже нашел мне жилье, но что-то у меня там не заладилось, и очень быстро я вернулся домой. Что делать? Тогда я окончил трехмесячные курсы дезинфекторов в Тирасполе и стал работать в родном селе дезинфектором.
Но после освобождения Бессарабии, летом сорокового года, меня вызвали в Рыбницкий райком комсомола и предложили поехать на работу в Правобережную Молдавию. Я согласился, и меня направили секретарем сельсовета в село Валя-Русулуй, это недалеко от Унген, на самой границе с Румынией. Мне было всего шестнадцать лет, я еще даже не мог быть депутатом сельского совета, а меня уже назначили секретарем. Но такое стало возможно, потому что грамотных людей в Молдавии было очень мало, специалистов не хватало, поэтому туда направляли людей из других мест.
– Как там люди принимали советскую власть?
– Хорошо относились и к власти, и к нам, ее представителям. Ведь что произошло после ухода румын? Новая власть сразу взялась за системы образования и медицины: открыли там, где их не было, новые школы, а в старых увеличили количество преподавателей, наладили систему медицинской помощи, прислали много врачей, в общем, жизнь буквально закипела, у людей появились новые перспективы в жизни, поэтому к советской власти относились очень хорошо. К тому же в правобережных районах Молдавии до войны коллективизацию провести не успели, так что поводов для недовольства у подавляющего большинства людей не было.
– Как вы узнали, что началась война?
– Это же было воскресенье, я пошел по каким-то делам в школу, и вижу, что народ в селе волнуется. Я не мог понять из-за чего, но мне сказали, что началась война. Помню, что я еще так сильно удивился, неужели Румыния решилась напасть на Советский Союз? Ну, думаю, получат теперь по зубам.
– Неужели у вас совсем не было ощущения, что приближается война?
– Абсолютно никакого. Я был сугубо гражданским человеком, абсолютно далеким от этих вопросов, слухов таких не слышал, к тому же я был еще очень молодой, многого не понимал.
Днем прилетела пара самолетов и сбросили на село три бомбы. Никто от них не пострадал, но в селе началась паника. Только тогда я пошел в сельсовет и начал звонить в район, чтобы узнать, что же случилось, но ни один телефон не отвечал, видно, были перерезаны провода, а радио в селе не было.
Я уже начал понимать, что «дело пахнет жареным» и надо из села срочно уезжать. Обратился к нескольким крестьянам, чтобы они меня на подводе отвезли в Фалешты, но они отказали, так как уже шли слухи, что трассу Унгены – Бельцы нещадно бомбят, и прямо на дороге там лежит много погибших людей. Что оставалось делать, и я, не попрощавшись даже с председателем сельсовета, не взяв никаких вещей, ушел оттуда пешком.
Вышел я где-то в полдень и где шел, а где и бежал, но когда солнце уже садилось, я почти пришел в Бельцы, т. е. я проделал в тот день путь в семьдесят пять километров! Как это я так смог, до сих пор не понимаю! Но я был парень молодой, не по годам рослый и сильный, к тому же шел без вещей, да и увиденное в дороге подстегивало идти быстрее. Дорогу действительно часто бомбили и обстреливали немецкие самолеты, но мне повезло, в пути я познакомился с каким-то командиром Красной Армии, который тоже шел в Бельцы, и я увязался за ним. Он оказался опытный, воевал на Халхин-Голе, знал уже, как действует авиация, поэтому мы шли не по самой дороге, а вдоль нее, метрах в пятидесяти, чтобы меньше было шансов попасть под обстрел, так что шли мы быстро, почти не останавливалясь.
На подходе к Бельцам есть маленькое село, и уже когда смеркалось, я зашел в его сельсовет. Там был пожилой мужчина, который дал мне дельный совет: «Я вам сейчас идти в Бельцы не советую, город целый день бомбят, и вы сейчас там никого не найдете. Переночуйте лучше в скирде соломы, а уже утром туда пойдете, и кого надо наверняка найдете», и я так и сделал.
В укоме комсомола мне очень обрадовались, так как обо мне никто ничего не знал, и меня направили в десятую школу, где из жителей Скулянского района формировался истребительный батальон. Командиром батальона стал председатель райисполкома, а секретаря райкома партии назначили комиссаром, меня же назначили связным у командира одной из рот.
В этом бытальоне я прослужил около месяца. Всем нам выдали винтовки, была даже пара пулеметов, но форму нам так и не выдали, ходили в своей гражданской одежде. В боях мы не участвовали, находились в тылу наших войск, и нашей основной задачей было ловить немецких диверсантов. Я уже точно не помню, но, кажется, пару человек мы все-таки поймали.
В конце концов отступая с нашими войсками, мы оказались в Резине, нам дали приказ переправиться через Днестр в Рыбницу и зарегестрироваться в Рыбницком военкомате, который уже был в совхозе «Ульма».
И там в лесу нас начали сортировать: кто отслужил в армии, тех сразу отправляли в боевые части, а тем, кто не служил и был неподготовленным, говорили: «Когда понадобится, мы вас вызовем». Меня, естественно, «отшили», но я не успокоился, встал второй раз в очередь, и мне еще раз сказали: «Когда потребуется, мы вас вызовем». Что еще оставалось делать, и я пошел домой, благо это был мой родной район. Пришел в село, но все жители оказались эвакуированы в соседнее село Мокра, так как около нашего села по Днестру проходила линия оборонительных укреплений, построенная еще до войны. Но все эти доты и дзоты так и не пригодились, так как наши войска, чтобы не попасть в окружение, отступили, и через три-четыре дня мы уже оказались оккупированы на долгих три года…
– Были какие-то акции устрашения сразу после того, как пришли румыны?
– С августа и примерно по декабрь сорок первого по Днестру плыли тела казненных людей… Коммунистов, комсомольцев, разных активистов советской власти, да и просто оклеветанных людей, евреев выводили на мост в Рыбнице и даже не расстреливали, а просто били прикладом по голове и сбрасывали в Днестр…
Там же, в Рыбнице, была политическая тюрьма, в которую сажали активистов советской власти. Но перед самым уходом румыны ее сожгли вместе со всеми заключенными… По-моему, там погибло и несколько наших односельчан.
– В вашем селе жили евреи, какова была их судьба?
– Вообще, в том районе у нас все села смешанные: молдаване, украинцы, русские – все жили вместе. У меня, например, отец украинец, а мать молдаванка. Все жители у нас спокойно говорили на трех языках, и бывало даже, что в разговоре один спрашивает на украинском, а другие ему отвечают на молдавском либо русском. Даже у нас в семье между собой мы говорили не на каком-то одном языке, а сразу на двух-трех. Всегда у нас в селе люди жили дружно, не смотрели на то, кто какой национальности, кто на каком языке говорит. Простым людям делить нечего, это у нас на уровне «гнилой интеллигенции» уже начинаются всякие вопросы…
