А потом мы где-то в марте пошли в наступление. Освобождали Венгрию, словенскую часть Югославии, Австрию, и только 10 мая мы встретились на реке Инс с американцами, поэтому праздник Победы лично для меня именно 10 мая.
– Как вы узнали о Победе? Как-то ее отметили?
– Когда мы узнали о Победе, то творилось что-то невероятное. Там было много наших войск, и когда все начали стрелять из всех стволов, даже из пушек стреляли… Радость была неимоверная, описать ее у меня просто не хватает слов…
– Как вас встречало население в разных странах?
– Лучше всего нас встречали в Югославии. Я не хочу сказать, что в Румынии нас встречали плохо, хорошо встречали, относились очень лояльно, но просто с приемом, который нам устроили в Югославии, ничто не сравнится.
Я помню, как в Югославии местные жители выкатили на дорогу большую бочку вина и всем проходившим солдатам наливали по стакану. И там же был еще случай, который я видел лично: один серб увидел, что в нашей колонне одна из лошадей была раненая. И он сам предложил нам ее заменить, привел из дома и отдал нам свою здоровую лошадь, а раненую оставил себе… Вот так нас встречали в Югославии!
Даже в Австрии нас, кстати, встречали довольно хорошо, а вот в Венгрии встречали прохладно. Не могу сказать, что враждебно, все-таки вооруженного противостояния не было, но относились к нам прохладно. Делали вид, что ничего не понимают по-русски, у них даже была стандартная фраза «Nento dom» – «не понимаю». А когда мы, например, оставляли Секешфехервар, то с верхних этажей зданий на нас бросали разные предметы, даже кипятком обливали…
– Удавалось пообщаться с мирным населением?
– Когда мы были в Трансильвании, то тылы у нас отстали, и для того чтобы кормить личный состав, командование решило брать продукты в окрестных селах. А там как раз были немецкие поселения, так называемые швабские немцы, и меня привлекли как переводчика для общения с местным руководством, ведь села хоть и были немецкие, но и по-румынски там тоже умели говорить. И вот тогда мне особенно много пришлось общаться с примаром одного села, его очень сильно волновал вопрос: оккупирует ли Советский Союз Румынию или нет? Я, конечно, о таких высоких материях рассуждать не мог, но я его как мог успокаивал: «Не волнуйтесь, Бессарабию, мы, конечно, вернем, а Румынию оккупировать никто не собирается».
А в Австрии наша дивизия освобождала печально «знаменитый» концлагерь Маутхаузен, и у нас была возможность лично увидеть, что немцы там творили… Мы успели освободить много заключенных, но правильно говорят, что это были не люди, а скелеты, обтянутые кожей… Невозможно даже себе представить, что людей можно было довести до такой степени истощения…
Среди узников концлагеря был полный интернационал, было много разных людей со всей Европы, и со всеми ними надо было как-то общаться. Причем, что интересно, заключенные встретили нас очень настороженно, даже прохладно, они никак не могли поверить, что Красная Армия находится уже в Австрии, они думали, что это какая-то провокация со стороны немцев, чтобы их окончательно уничтожить… Для общения с итальянскими заключенными никак не могли найти переводчика, и тут кто-то в штабе вспомнил, что я был переводчиком в Румынии, а итальянский и румынский языки похожи, и поэтому меня на несколько дней привлекли для работы с этими итальянцами. И вы знаете, нам действительно удавалось неплохо понимать друг друга.
– Что-то вам запомнилось за границей?
– Бросилось в глаза, что они живут лучше нас, особенно бауэры в горной части Австрии. Большие дома, там у них уже тогда были ветровые установки для выработки электроэнергии. Вообще, конечно, Австрия – очень красивая страна. Я за тот год, что мы стояли там после войны, набегался и налазился по их Альпам, так что видел многое, даже на горных лыжах удалось там покататься.
А вот Румыния, через которую мы прошли, была беднейшая страна. В городах еще ничего, зато села были еще беднее, чем у нас в Бессарабии, не говоря уже о Приднестровье.
– Вам довелось встречаться с американцами?
– Да, и, между прочим, они относились к нам прекрасно. Когда в Австрии мы стояли рядом, то почти каждый день устраивали встречи: разговаривали, общались, а заканчивалось все, естественно, «шестым вопросом», с хорошей закуской и тостами за «вечную дружбу».
Мне запомнился интересный случай, который произошел на одной из таких встреч, лично я на ней не присутствовал, мне это потом пересказали. На одной встрече старшим у американцев был полковник, который очень неплохо говорил на русском языке. Наши заинтересовались и спросили его, откуда он так хорошо знает язык. Он ответил примерно так: «Когда вы разгромили немцев под Сталинградом, я понял, что русские действительно представляют собой силу в этом мире, и поэтому решил учить ваш язык». Тогда ему задали второй вопрос; как бы он определил, кто сыграл главную роль в победе над фашизмом. Он ответил: «Год тому назад я собрал своих офицеров и сказал им, что Сталин – это та фигура, которая обеспечила победу над Германией»… и я с этим лично согласен.
С простыми солдатами нам было трудно общаться, потому что ни мы, ни они языка не знали, и все общение было на уровне жестов, улыбок, но очень доброжелательное. Менялись с ними на память разными мелочами, но лично я так ни разу ничем и не обменялся.
– Какие у вас боевые награды?
– Я награжден медалями «За отвагу», «За взятие Будапешта», «За взятие Вены».
– Люди каких национальностей служили в вашей роте?
– У нас в роте было где-то тридцать пять человек, но был полный интернационал, аж одиннадцать национальностей. И несмотря на это, жили мы очень дружно, и эта тема вообще никого не интересовала. Например, в моем расчете командиром был мордвин, я наполовину украинец и молдаванин, подносчиком патронов был русский, а командиром роты у нас был еврей. Мне запомнилось, что когда нашей дивизии пришлось брать здание знаменитого оперного театра в Вене, то там валялось много разных музыкальных инструментов, и когда внутри здания происходил взрыв, то эти разбросанные инструменты издавали звуки. А после боя наш командир роты сел за хороший рояль и сыграл на нем, как мне тогда показалось, просто великолепно. Мы, конечно, видели, что это был хорошо образованный, интеллигентный человек, но все же так сильно тогда удивились, ведь даже и подумать не могли, что он может играть, тем более так хорошо, но, к сожалению, ни фамилии, ни даже имени его, я уже не помню.
И несмотря на такой разнородный состав, у нас в роте были очень хорошие, дружеские отношения. Фронтовики – они ведь как братья. Мы все там были как родные, и ничего такого, например, проявлений антисемитизма, я ни разу не видел и не слышал.
– Кто у вас был самый близкий друг на фронте? Чью смерть вы переживали острее всего?
– Тяжелее всего я пережил смерть моего односельчанина Алеши Панфилова. Он погиб утром, после того ночного боя под Васлуем, когда мы расстреляли колонну немцев. Силами нашей дивизии тогда организовали прочесывание леса, чтобы пленить прятавшихся в нем немцев. В этом лесу был какой-то овражек, в котором прятались эсэсовцы. Они, видно, одновременно заметили друг друга, выстрелили, и будучи уже смертельно раненным, он встал в полный рост и выпустил по ним весь диск автомата… Посмертно его наградили орденом, но я уже точно не помню каким. Такой хороший веселый был парень, играл на трубе в нашем сельском ансамбле…
