– Что и говорить, жили мы очень и очень трудно… Я, например, вспоминаю, как мы жили еще в Балте. Отец у меня строитель, но работы в то время почти не было, зато налоговая инспекция просто покою нам не давала. Приходили люди в кожанках, забрали наши единственные «ценности» – несколько маминых золотых колец, сережки, цепочки – и даже конфисковали за долги наши ковровые дорожки… Мама с нашей старшей сестрой ходила в поля собирать колоски, с таким трудом их насобирали, так нашли на чердаке этот мешок зерна и все отобрали… И вот после этого мы сразу переехали в Котовск.
А тут как раз настал 1932 год, и я вам должен сказать, что это был просто ужас… Люди ели опилки, желуди, траву, листья, да и мне самому довелось есть вишневые листья, виноградные побеги, одуванчики, соцветия акации…
В Котовске мы жили на улице имени 8 марта. Помню, выхожу из дома ранней весной 1932 года и вижу, что люди нагибают ветки у деревьев. Но апрель же еще был, и я все удивлялся, что они там могут есть? Оказывается, листья ели… Я тоже попробовал, ничего, оказывается, кушать можно.
А когда сильно запахло акацией, то я своего приятеля Юру, который был на год старше меня, спросил: «Откуда так пахнет, ведь на нашей улице вроде бы акаций нет?» – «Пойдем, на улице Клары Цеткин есть». Приходим, а там уже ни одной целой ветки не осталось, все соцветия оборваны… И только на самой верхушке еще немного оставалось. Мне уже шел девятый год, и я полез на дерево. А Юрка мне кричит: «Только потряси вначале розочку». – «Зачем?» – «Внутри цветков букашки, поэтому труси как следует». Я сначала трусил, а потом забыл и так ел. Которые уже цветут, те повкуснее. Правда, он еще меня сразу предупредил: «Но как только начнет тошнить, сразу прекращай есть, потому что потом плохо будет». Но пахнет-то оно аппетитно, и остановиться сложно, почти невозможно… И что меня подвело. По улице шли две женщины, обе худые как доски… И я слышу, как одна из них так еле-еле протяжно говорит: «Мальчик, сломай и мне веточку». Я бросил ей, она стоит и щиплет ее, как виноград… А вторая тоже что-то шепчет, но то ли сил нет, то ли что, аж качается от ветра, такая слабая была. Я сломал и ей веточку, но успел бросить или нет, уже не помню.
За руку, которой я держался за ветку, меня вдруг ужалила пчела, от боли я разжал руку и с этой высоты, а там было метров шесть, наверное, упал… Причем дерево старое, молодых веточек почти не было, а те, что и были, обломаны или оборваны, поэтому я упал, почти не притормаживаясь… Очнулся уже в больнице и пролежал потом дней пятнадцать, но даже плакать не мог, так все болело внутри. У меня опустились почки, потом какое-то время даже и полведра поднять не мог… Поэтому больше уже никуда не лазил, родители мне строго-настрого запретили.
А зимой я стал пухнуть от голода. Правда, у нас в семье опухли только отец, я и младший брат Петр, больше никто. Сразу пришла комиссия – два врача и человек из профсоюза. А у меня лицо так распухло, что глаза были еле видны, прямо Чингисхан, поэтому меня сразу положили в больницу. Ничего, правда, не болело, просто распух от голода. И вот в нашем детском отделении я столько всего насмотрелся…
Больных было столько, что клали по двое на каждую койку. И очень много было беспризорников. Грязные – чернее негров… Раздетые – зимой ноги обматывали какой-нибудь материей, обвязывали проволокой и так и ходили… А голодные…
Как-то зимой рано утром отец уходил на работу, а возле колодца три трупа валялось… До колодца было недалеко, метров пятьдесят, но меня за водой не пускали, потому что у меня обуви не было. Но в тот раз я выскочил посмотреть на них: один лежал у штакетника, там его и припорошило… Другой подальше, а третий вообще прямо посреди дороги лежал… Правда, по городу ездила подвода с красным крестом и подбирала этих голодных ребятишек или уже трупы с улиц…
В больнице этих беспризорников наголо стригли, мыли, и в карантин. На всю палату давали пару тапцев, чтобы в туалет ходить, но я до сих пор помню, как один парень лет четырнадцати сказал: «Какой тут туалет? Пей – вода, ешь – вода, в туалете не будешь никогда…»
А когда приходил врач, и эти беспризорники поднимали рубаху… Верите вы или нет, но мало того, что все ребра были видны, так между ними было темно, как будто ничего нет… Одни связки, ни мышц, ничего… В глазах безразличие, и в разговоре начинают тормозить… Страшное дело… Тонкие, звонкие и прозрачные… Ушки как у мышонка… Ужас!..
Этих детей смотрели, слушали. А чего их смотреть? Их кормить надо было! Кашами, молоком, но где это было взять?!
Говорят, даже и случаи людоедства были.
Говорят! Да их столько было, что все дети были предупреждены, чтобы с незнакомыми людьми не заговаривали, а сразу убегали. Чтобы пойти в поле поесть травы, собирали группы человек по десять-двенадцать со старшим во главе, а по одному никак нельзя, иначе точно сожрут… Нас, например, водила молодая девушка, наша соседка. Пошли в поле, а там, кроме нас, такие же группы, будто овцы… И ничего не засеяно, один бурьян… Она показала, как правильно нужно есть одуванчик. Поели, но разве это еда?! На следующий день пошли в заброшенный виноградник. Молодые побеги и листья тоже можно кушать, они такие кисленькие, но самое лучшее – это, конечно, акация. А по улице если кто-то шел и ел вишню или абрикос, то за ним шли и подбирали косточки… То же самое и с кукурузой… Этот ужас нельзя словами передать, это можно только самому прочувствовать… А про людоедство я вам расскажу два случая.
Двоюродный брат отца работал у него в бригаде, а на праздники ездил домой в Балту. И вот как-то раз он приехал, а ему и говорят: «Иван, а ты знаешь, что твой сосед Трофилкин поел всех своих детей?» – и рассказали ему…
В этой семье был сын и три младшие сестры. Сыну было уже чуть за двадцать, и он отцу говорит: «Батя, ты видишь, маме осталось всего ничего, три, максимум четыре дня… Я предлагаю самую маленькую сестру Лушу…» Отец от голода, видно, тоже умом помутился, поэтому согласился. Пошли они в поле на свой участок, там был овраг, ручей. А снег еще лежал, и то, что от нее осталось, они припорошили… Сделали свое черное дело, приходят домой, а старшая дочь спрашивает: «А где же Луша?» – «А мы ее в детдом отдали». Но она же неглупая была, понимала, что врут, ведь никакого детдома в округе не было, а ближайший только в Одессе. Но она промолчала, видно, тоже уже совсем обессиленная была…
Потом то же самое проделали со средней сестрой… Но тут умерла мать. Старшая пошла к соседям и говорит: «Мама умерла, нужно все организовать, а то у меня сил никаких нет…» Соседи взялись организовать похороны, а она вернулась домой. Когда отец с сыном вернулись и увидели, что мать умерла, то они ее заманили в сарай и прямо там и разделали…
А в это время пришли поп с людьми и видят, что никого нет… Батюшка, видно, догадался, потому что позвали милицию, и в сарае увидели такую картину… Стол был короткий, они голову ей отрезали, положили отдельно, и распущенные волосы висели до самого пола… Так потом люди рассказывали… Ноги и руки тоже уже разрубили… Их, конечно, сразу арестовали, а мать и дочку похоронили в одном закрытом гробу…
А я ведь этих людей знал, видел их, эти девочки с моей сестрой вместе играли… Когда все это нам рассказали, то у моей мамы был такой ужас, она говорила: «Если бы мы там остались, то и нас бы точно порезали…» Знаю, что суд присудил сыну «высшую меру», а отцу 10 лет… И вот так не стало целой семьи…
