И только после этого меня назначили связным командира моего 2-го батальона. Основная моя обязанность была принести в штаб батальона к восьми утра докладные из рот. Я прятал докладные за пазуху и вперед. И вот так до самой Победы, все три с половиной месяца, я был связным. После разведки, конечно, это был прямо санаторий. В боях я уже не участвовал, но мне ведь даже еще в пулеметной роте после разведки казалось легко, а уж когда я стал связным, то понял, как это можно всю войну прослужить и остаться живым. Хоть я и был все время связан с передовой, и под пулями ходил, и всякое случалось, но все-таки это было уже не то…
Наша дивизия освобождала Венгрию, Словакию, а в Австрии, местность, где родился Гитлер… Там немец нам перцу задал. Пустил по нам термитные снаряды, побило много лошадей… Бои до самого конца войны были тяжелые.
– Где вы узнали о Победе?
– В Чехословакии, чуть не доходя до Праги. Но, кстати, даже митинга, по-моему, у нас не устроили, я, например, не помню. Зато стрельба была дня два, фары на всех машинах повключали… Стол хороший сделали, правда, офицеры сели отдельно, а солдаты отдельно. Разрешили немного пить, но я же непьющий и даже некурящий.
Причем такой момент. Сразу после войны, когда мы стояли в Чехословакии, то чехи сманивали наших солдат, и знаю, что некоторые к ним так и сбежали, хотя эти данные и были засекречены. И даже мне знакомые чехи тоже предлагали: «Давай к нам, мы тебе сделаем документы». Но мне отец так сказал: «Если предашь Родину – я тебя прокляну…»
– Какие у вас боевые награды?
– Если я вижу, что у человека мало наград, значит, точно пехотинец с передовой. А если наград по пояс, значит, точно из тыловиков, «коллекционер»… Помню, был у нас один трусоватый старшина по фамилии Пурич. Пожилой уже, обрюзгший, причем партийный, так у него только ордена были, и ни одной медали, хотя к фронту он и близко не подходил. Как-то вызвал его капитан к себе, мы шли вместе, и тут начался артобстрел, так я и оглянуться не успел, а он уже в тыл бежит… Все понимали, что он в возрасте, и не трогали его. А я думал, так вот кто, оказывается, ордена получает…
Другой, помню, такой невысокий молодой парень, охранял одного политработника и имел шесть медалей «За отвагу». Шесть!!! Я-то прекрасно понимаю, что это за награда, что эта медаль почетнее, чем орден. Спросил его как-то: «Что ты такого совершил? Какие подвиги?» – «А что, – говорит, – мне выписывают, я и беру…»
Ведь как тогда награждали. Возьмем, например, деревню, и присылают запрос: предоставить списки отличившихся. А отличившиеся знамо где, кто убит, кто ранен, поэтому кого-то из оставшихся награждали, а остальное штабники себе выписывают…
Или, например, сразу после войны у нас был командир роты, татарин. Ничего такой, и справедливый, и боевой, но он не воевал, а ему все равно вручили орден Красной Звезды и написали, что он участник войны.
Правда, у нас в батальоне был, даже фамилию его помню, младший лейтенант Пшеничников. Когда брали одну высоту, он себя геройски проявил, но его тяжело ранило, а солдаты вообще посчитали, что его убило. Но похоронная команда его спасла, разглядели, что он еще живой, и отправили в госпиталь. Как потом оказалось, звание ГСС ему присвоили «посмертно», но когда он вернулся, то устроили целый митинг, и звание ему восстановили как живому. Знаю, что у нас в полку ГСС были, но только офицеры, среди солдат не было.
А у меня за войну всего одна награда – медаль «За отвагу» за ту разведку. Хотя, если бы я был подхалимом, то тоже мог попросить нашего писаря, чтобы он мне навыписывал наград. Ведь у него же бланки были уже подписанные, но мне такого добра не нужно… Я вам так скажу, те, кто ходил под огнем, те, кто каждый день смотрел смерти в глаза, о наградах вообще не думали. Еще живой, не ранен? И слава Богу!.. Да и не за награды мы воевали…
Кстати, этот наш батальонный писарь Хребко был комсоргом роты, и фактически он меня втихаря и в комсомол записал. Как-то он меня спросил: «Ты уже смыл свою вину?» – «Какую вину?» – «Ну, ты же был в оккупации». – «Так и не я один, нас там восемьдесят миллионов было…». Больше он ничего не сказал и ушел. И как потом оказалось, он, не спрашивая моего согласия, написал за меня заявление о приеме. А где-то через неделю меня вызвали в штаб, я еще подумал, что кто-то на меня «накапал», но меня начали расспрашивать: «Кто у нас командир полка? А комдив?» Потом уже пошли вопросы посложнее: «Кто председатель Верховного Совета СССР?», и так далее. Я на все вопросы хорошо ответил, но уже сам начал коситься, думал, что это за расспросы такие? Но потом увидел на столе у офицера комсомольские билеты и значки и сам обо всем догадался. И потом передо мной этот Хребко оправдывался: «Так тебе хорошую рекомендацию дали и комбат и комроты, а сам бы ты стал отказываться, говорить, что, мол, неподготовленный. Ты что, обиделся на меня?» – «Я не обиделся и отказываться бы тоже не стал, просто вы меня даже не спросили, не предупредили, и я потом на приемную комиссию пошел неподготовленный».
Причем сразу после войны, когда уже начали демобилизовывать, то стало не хватать политработников. Тогда замполит нашего полка ГСС майор Михеев стал собирать лучших бойцов. И меня тоже привлекли к этому делу, потому что я им подходил по всем статьям: участник войны, молодой, комсомолец. Михеев лично читал нам политинформации: сколько людей было награждено званием ГСС, сколько награждено орденами Победы, и всякое такое. А я потом приходил в роту и просто читал свой конспект.
– А к Сталину, например, вы как сейчас относитесь?
– Все-таки он очень много хорошего сделал, но с другой стороны, все эти недостатки с коллективизацией, голодом… Но чего у него не отнять, так это, какое при нем было мощнейшее государство и какой он был трудяга. И всегда стоял за простой народ! Но в партию я потом так и не вступил, да и в комсомол, получается, случайно попал.
Вот, кстати, вы спросили про Сталина, и вспомнился такой эпизод. У нас в Котовске рядом с городским стадионом стоял горисполком. И у него на козырьке еще до войны установили бюст Сталина. Так, когда пришли румыны, они этот бюст не сломали и не сбросили, а набросили ему на шею петлю из веревки, типа повесили его. И так и оставили, смотрите, мол, как мы вашего великого вождя…
– Как наши войска за границей встречало мирное население?
– Лучше всего, конечно, встречали в Чехии. Там девушки даже снимали с нас пилотки и забирали себе на память звездочки. Запомнилось, как в одной деревне чехи нарисовали праздничный транспарант, но серп и молот у них оказались нарисованы наружу. Наделали для нас бутербродов, выкатили бочку вина, и комбат разрешил угостить солдат, но не более чем по одному стакану.
В румынской Молдове люди тоже встречали прекрасно. Там в одном месте мы остановились на двое суток в одном крестьянском доме. Такие хорошие и душевные люди попались, так к нам по-человечески отнеслись, что когда мы уходили, то мне этот старик, хотя какой он старик, просто для меня, 20-летнего, он мне казался пожилым, сказал мне: «Приезжай к нам потом, примем тебя как родного. У нас сын был точно такой, как ты. Погиб под Сталинградом…»
