– Нет, я не вернусь, я нахватался всего досыта.
А вот Македонский и Чусси вернулись и продолжали вести борьбу. Ермаков также через какое-то время улетел на Большую землю.
Весной сорок второго к нам вдруг прилетел И-16 и сбросил вымпел, в котором была записка: «Завтра прилечу с посадкой». На следующий день прилетел У-2. Но приземлился неудачно, винт ударился о землю и сломался, но сам летчик – Коля Герасимов не пострадал. Он привез радиста и рацию. За этот полет несколько позже ему дали Героя Советского Союза. Затем к нам прилетал другой летчик Федя Мордовец, который в любую погоду приземлялся даже на неприспособленную площадку – это уже было на аэродроме Тарьер.
На Большой аэродром в Северном соединении я попал только один раз, когда мы провожали Северского на Большую землю. Прощаясь, он твердо пообещал вывезти ближайшими днями и нас. Стали ждать вызова. Настроение у моряков «дембельное». Ждали, ждали, как вдруг приходит депеша: «Продолжать воевать с врагом в рядах партизан». Так мы оказались в числе тех немногих партизан, которым было суждено пробыть в партизанском лесу с первого по последний день.
С глубокой печалью мы слушали сообщения Совинформбюро о том, что Севастополь оставлен нашими войсками. В этот же день к нам в последний раз прилетел Федя Мордовец и с грустью сказал:
– Севастополь пал!
Бензина у него оставалось мало, мы отправили радиограмму с просьбой сбросить нам бочку с топливом, это было сделано, мы заправили самолет, и он улетел. Мы сами понимали, какими осложнениями нам грозил захват немцами Севастополя, нам стало ясно, что с нашими и без того тяжелыми условиями будет еще труднее. Сразу же прекратилась переброска к нам оружия, боеприпасов и продуктов самолетами.
Несмотря ни на что, мы продолжали находиться в лесу и воевали активно, ходили на ст. Сюрень, где спускали под откос поезда. У нас были специальные магнитные мины с определенным расчетом: передние 3–5 вагонов проходят, а потом по центру начинается серия взрывов. И как-то один раз взорвали вагон с едущими солдатами, поднялся крик, из вагона выскакивают горящие люди, а мы тут еще из автоматов бьем, дали несколько очередей и сразу стали отходить. И кстати, железную дорогу охраняли отряды грузин из бывших наших военнопленных под командованием бывшего советского офицера майора Гвалии, который тогда служил немцам. Охраняли они дорогу добросовестно, если бы мы в те времена попали к нему, он бы с нас шкуру содрал.
После захвата Севастополя фашистские войска блокировали леса, все прилесные деревни были забиты противником, немцы зверски расправлялись с теми патриотами, которые пытались связаться с партизанами. Постоянные бои и голод ослабили силы партизан, и появилось много небоеспособных партизан. Население не могло помогать нам, боясь террора оккупантов. Тогда центральный штаб партизанского движения принял решение эвакуировать раненых и ослабевших партизан. Остались самые крепкие люди.
Прочес следовал за прочесом, фашисты явно задались целью уничтожить или заморить голодом партизан. Окруженные со всех сторон, мы вели жестокую борьбу. И тут наши разведчики доложили о разработанном плане генерального прочеса, и 12 июля 1942 года более 20 тысяч гитлеровских оккупантов устремились против небольших сил партизан, и без того изнуренных боями и лишениями. Маневрируя, партизаны заманили гитлеровцев в глубь леса. У реки Тескура наша группа моряков, находясь в скрытой засаде, хорошо подготовившись, почти в упор гранатами и автоматическими очередями встретила противника. Фашисты сразу, бросив убитых и раненых, стали бежать, но подходящая другая колонна гитлеровцев, развернувшись, стала обходить и уже нас окружать. С боем мы отошли на другую высоту, продержав немцев до наступления темноты. В этом же бою мы сняли с убитого гитлеровского офицера планшет, в котором оказался подробный, тщательно разработанный план гитлеровского прочеса. В наших руках оказались ценные сведения; зная точный замысел врага, мы смогли легко маневрировать и одновременно наносить удары противнику. Таким образом, партизанские отряды вышли из этого прочеса с небольшими потерями.
Но прочесы не прекращались, ведь если зимой из-за непогоды прочесы могли и прекратиться иногда, то летом уж постоянно немцы нас искали. Помогало только то, что немцы боялись на ночь в лесу оставаться, ведь каждый жить хочет. Они заходили в лес пешком, мы вынуждены были отступать, а на ночь они уходили. В конечном итоге мы вышли на отроги Чатыр-Дага, попрятались как могли, что делать, хотя потерь у нас не было, но с такой силой сражаться было бесполезно. Тем временем главному немецкому командующему докладывали, что со всеми партизанами покончено. А мы на другой день провели серию акций и взорвали поезда и машины. Позже в отрядах рассказывали наши разведчики, что в немецком штабе случился скандал, Манштейн орал:
– Как же так ликвидировали, когда они поезда взрывают?
Он, кстати, и на Нюрнбергском процессе заявил, что как они ни боролись с партизанами в Крыму, ничего не получилось. Хотя коушанцы нас уже не так дергали, мы многих перебили, зато жители деревень Корбик и Биюк-Янкой против нас воевали, особенно корбикинцы. Они же местные, горы знают прекрасно, даже больше знали места, чем мы. Но и мы вроде тоже освоились, главным ориентиром в случае утраты направления была гора Черная, на нее посмотришь и уже идешь, куда тебе нужно. Также большой проблемой были немецкие самолеты-разведчики «рамы», они часто летали, пощупывали нас. Осенью 1942 г. было также тяжело, но мы все равно воевали. Все продолжали надеяться на нашу победу, были уверены, что мы выиграем. И как-то Грузинов Жора мне говорит:
– А вдруг что-то случится, и немцы все же победят? – подумал и заключил: – На поклон к немцам не пойду, буду бандитизмом заниматься.
Потом, в 1943 году, он погиб по-дурному – с Алушты подъем был тяжелый, у нас была машина «полуторка», она закипела, мы встали, Грузинов побежал за водичкой, а машина как-то встала вправо, другая машина решила обогнать нашу. И оказалось, что в центре дороги была заложена противотанковая мина, обгонявшая машина ее правым колесом зацепила, тогда Грузинова разорвало на части. Похоронили мы его около обкома партии в сквере. В марте 1943 года погиб майор Фейхоа Фуатин (мы его называли Федя Петрович), перешедший на нашу сторону. Его убили предатели, он доверился одному русскому, а он предал его, немцы Федю ночью схватили и расстреляли.
Летом 1943 года вызывает меня Македонский, он уже знал, что я под Одессой был замком взвода, потом командиром стрелкового взвода, и мне говорит:
– Николай, как ты, справишься с отрядом?
– Я думаю, справлюсь. – Я никогда трудностей не боялся.
– Тогда давай принимай отряд. – Вообще-то там на командира планировался Гвоздев, но он перепугался, потому что к нам пришел взвод бывших русских добровольцев из военнопленных, он стоял в Тавеле и числился как Абвер-школа, но, по сути, был хозвзводом. Командиром их был Гаврилов. Когда я пришел, они тоже забеспокоились, потому что я вышел в немецкой форме (старая моя совсем порвалась, поэтому я носил немецкую трофейную). Признаться, глядя на людей в немецкой форме, я тоже немного растерялся, тут мне один боец на ухо шепчет, что это хозвзвод по охране Абвер-школы. Заметив мое замешательство, мой боец Михаил Лесниченко пояснил:
