Умный и цинично-трезво оценивающий ситуацию Гвиччардини считал всю эту затею с визитом Галилея в Рим бессмысленной и даже вредной. Но приказ великого герцога есть приказ.
«Я окажу ему [Галилею] всю ту помощь и содействие, какие возможны и необходимы как подданному Вашей Светлости и как человеку с большими знаниями и заслугами, в согласии с указаниями Вашей Светлости», – писал Гвиччардини во Флоренцию.
Но далее посол не удержался и добавил with tonque in cheek:
Мне неизвестно, изменил ли он [Галилей] свои теории и свой нрав, но одно я знаю наверняка: некоторые братья-доминиканцы, которые играют важную роль в инквизиции, как и многие другие, настроены против него. А здесь не то место, куда приезжают спорить о Луне и отстаивать новые учения, особенно в наши времена (et questo non è paese da venire a disputare della Luna, nè da volere, nel secolo che corre, sostenere nè portarci dottrine nuove)
[321]
.
Действительно, несмотря на бурную деятельность, которую Галилей развил в вечном городе, его, как правило, принимали весьма холодно
[322]
, главную причину чего отметил друг ученого каноник Антонио Кверенго в письме кардиналу Алессандро д’Эсте от 20 января 1616 года:
…Он [Галилей] часто беседует то в одном [римском] доме, то в другом с пятнадцатью – двадцатью гостями, которые с ним спорят. Однако он настолько хорошо защищен, что насмехается над ними (ma egli sta fortificato in maniera, che si ride di tutti). И хотя его собеседники так и остаются непереубежденными по причине новизны его мнений, ему все-таки удается показать, что большинство аргументов, с помощью которых его оппоненты пытаются его одолеть в споре, ничего не стоят. К примеру, в понедельник он, находясь в доме Федерико Гисильери, был особенно в ударе (meravigliose). Более всего меня позабавило, что перед тем, как отвечать на аргументы своих противников, он эти аргументы сначала развил, расширил и усилил новыми доводами, которые, казалось бы, делали их неуязвимыми. И поэтому, когда затем он начал эти доводы опровергать, его оппоненты выглядели совсем смешными
[323]
.
Между прочим, 6 февраля одним из собеседников Галилея оказался Томмазо Каччини, который извинился за свою проповедь и стал заверять ученого, что не повинен в распространении слухов, которые ходят о тосканце по Риму. Затем, когда к их беседе подключились другие, Каччини начал обсуждать теорию Коперника, продемонстрировав, что он, как писал потом Галилей Курцио Пиккене, «был очень далек от понимания того, что требуется в этих предметах»
[324]
. Естественно, за три часа полемики Галилей сумел представить Каччини полным идиотом.
Будучи в Риме, Галилей (в начале января) делает первые наброски своей теории приливов, согласно которой приливное действие обусловлено в первую очередь вращением Земли вокруг своей оси
[325]
. Возможно, в общих чертах основная идея этой теория была сформулирована первоначально венецианским другом Галилея Паоло Сарпи [рис. 1.8] еще в 1595 году. Галилей развил соображения Сарпи и изложил их в систематическом виде без упоминания имени венецианца (какие счеты между друзьями!)
[326]
в небольшом трактате «Discorso del Flusso e Reflusso del Mare» («Беседы о приливах и отливах моря»), написанном в форме письма новоиспеченному кардиналу Алессандро Орсини
[327]
, который был всего на два года старше этой теории (если считать от первых идей Сарпи). Обращаться к кардиналам, пребывающим в более зрелых летах, которым Галилей растолковывал свое убедительнейшее доказательство (demonstratio potissima), он счел нецелесообразным. Более того, если б не сложившиеся обстоятельства, Галилео, скорее всего, повременил бы с обнародованием своей теории приливов, предполагая опубликовать ее в задуманном им большом космологическом трактате.
«Discorso» завершается любопытным фрагментом. Галилей обращается к вопросу о том, что случится, если коперниканские гипотезы, «ранее подкрепляемые лишь философскими и астрономическими доводами и наблюдениями, будут объявлены ложными и ошибочными в соответствии с более возвышенным (eminente) знанием». В таком случае, по мысли Галилея, возможны три варианта развития событий: 1) выдающиеся авторитеты продемонстрируют, в чем именно изложенные рассуждения философски и астрономически ошибочны; 2) они заявят, что обсуждаемые предметы относятся к числу тех, которые Господь решил сохранить в тайне от несовершенного человеческого ума и 3) Галилею и его единомышленникам будет запрещено заниматься далее этими и прочими бесплодными изысканиями (в оригинале: «rimuoverci da queste ed alter vane curiosità»
[328]
, то есть запретить проявлять пустое любопытство). Как показывает история, в подобных ситуациях чаще всего реализуется третий вариант.
В итоге, поскольку спорить с Галилеем, используя научные аргументы, его собеседники, как правило, не могли, то в отместку за обиды они распространяли о нем разнообразную клевету (хотя, чтобы встревожить теологов, клеветнических измышлений, как выяснилось, не понадобилось, вполне хватило правды).
Теперь о том, чем закончился допрос Каччини в инквизиционном трибунале 20 марта 1615 года. Фра Томмазо заявил, что «существует широко распространенное мнение, будто вышеупомянутый Галилей поддерживает <…> два утверждения, а именно: Земля движется как целое, а также суточным движением; а Солнце неподвижно. Эти утверждения, согласно моему пониманию и моей совести, противны Божественному Писанию как оно толкуется Святыми Отцами и, следовательно, противны вере, которая учит, что мы должны верить в то, что содержится в Священном Писании, как в истину». И далее, отвечая на вопрос следователя, каким образом он (Каччини) узнал о том, что Галилей поддерживает утверждения о неподвижности Солнца и движении Земли
[329]
, фра Томмазо, в частности, сказал: «Я также прочитал об этом (коперниканском) учении в книге, изданной в Риме, посвященной солнечным пятнам и опубликованной вышеназванным Галилео и переданной мне <…> отцом Хименесом»
[330]
. Каччини сослался на свидетелей того, что некоторые «галилеисты» позволяли себе «богохульные высказывания». Свидетели – доминиканец отец Фердинандо Хименес, священник из Санта-Мария-Новелла, и некий Джаноццо Аттаванти – были допрошены инквизитором Флоренции соответственно 13 и 14 ноября 1615 года, то есть спустя почти восемь месяцев (!)
[331]
после допроса Каччини.
