Итак, что же произошло в день 26 февраля 1616 года? Фактически Галилею было сделано и увещание, и предостережение, и предписание, что, строго говоря, нарушало решение Павла V, которое предусматривало определенную последовательность действий. Согласно сценарию верховного понтифика, praeceptum должно было быть сделано только в случае «неповиновения» («si recusaverit parere») ученого, то есть если бы он не внял предостережению Беллармино. На деле же, как только кардинал окончил monitum (увещание), комиссар инквизиции, не дав сказать Галилею ни слова, сразу же перешел к запретам docere и defendere коперниканское учение, ничего, однако, не сказав о возможности (или невозможности) это учение обсуждать (tractare), хотя решение Святейшего предусматривало также и запрет на разъяснение сути коперниканства, скажем, в ходе полемики. Кроме того, сравним формулировки, касающиеся возможности применения к Галилею крайних мер. В папском распоряжении сказано: «…В случае же отказа он будет подвергнут тюремному заключению». Формулировка комиссара Сегицци: «…В противном случае святая инквизиция вынуждена будет возбудить против него дело». Ясно, что заявление комиссара юридически более корректно (хотя, конечно, Святейший имел в виду досудебный арест, а не заключение в тюрьму на неопределенный срок без суда и следствия). Другая выразительная деталь. Сравним требования Беллармино и Сегицци в той части, которая касалась необходимости оставить коперниканское учение. Беллармино: «ut illam deserat». Комиссар: «ut… omnino relinquat». Формула Сегицци звучит жестче: «полностью оставить».
И еще одно важное обстоятельство, на которое обратил внимание Спеллер, – по поводу следующей фразы из нотариальной записи: «…Полностью оставить вышеупомянутое мнение <…> и в дальнейшем его более не придерживаться, не преподавать и не защищать никоим образом, ни письменно, ни устно (omnino relinquat, nec eam de caetero, quovis modo teneat, doceat aut defendat, verbo aut scriptis)». Судя по структуре этого фрагмента (я имею в виду, разумеется, латинский текст), слова «quovis modo (каким-либо образом)» относятся ко всем трем глаголам (tenere, docere и defendere), в том числе, что особенно важно для Галилея, – к первому из них (tenere), причем требование оставить и не поддерживать теорию Коперника повторено в предписании Сегицци дважды: «ut… omnino relinquat» и «nec de caetero tenere». Во время процесса 1633 года в защитительной речи тосканец будет уверять трибунал, что ничего не помнит о якобы данном ему в феврале 1616 года предписании, запрещавшем «tenere, defendere vel quovis modo docere» коперниканское учение. Галилей, заметим, связывает слова «quovis modo» только с одним глаголом – docere. И это не случайно.
Запрет поддерживать (tenere) гелиоцентризм был, бесспорно, самым существенным требованием со стороны Священной канцелярии, ибо то был запрет на выдвижение любых аргументов в пользу коперниканской теории, что в конечном счете означало запрещение излагать (преподавать)
[457]
и защищать ее от критики. Вот, собственно, в чем было отказано Галилею в praeceptum – в любых (письменных и устных) попытках обоснования гелиоцентризма (гелиостатизма)/геокинетизма как физически истинной концепции. Более того, как я уже писал выше, предписание не позволяло Галилею говорить об учении Коперника даже как о гипотезе (ex suppositione, как выразился Беллармино), даже как о математической конструкции, позволяющей «спасти явления». Да, формулировка предписания, которую использовал Сегицци, формально оставляла Галилею возможность «обсуждать (tractare)» коперниканское «мнение» (и в этом смысле она была несколько мягче планировавшегося папского запрета). Но реально воспользоваться этой лазейкой было очень и очень трудно, разве что попытаться изложить две главнейшие системы мира (птолемееву и коперникову), предлагая при этом лишь «неокончательные философские и физические аргументы как с одной, так и с другой стороны»
[458]
. Именно эту видимость и пытался в меру сил создать Галилей, когда писал «Dialogo» и особенно когда вел неторопливую беседу в хоромах Священной канцелярии с комиссаром Макулано апрельским утром 1633 года. Но об этом в следующей части книги
[459]
.
Джером Лэнгфорд одно время полагал, что Галилей, не очень хорошо понимавший, что происходит на самом деле, стал после увещания Беллармино возражать (что, добавлю от себя, могло проявиться не только в словах, но также в жестах и в мимике), и это побудило комиссара Сегицци выступить с более жестким заявлением. Видимо, Лэнгфорд опирался на исследование Франца Рейша, который показал, что выражение «successive ac incontinenti» в то время могло означать не «тут же» или «немедленно после (э)того» – в переводе Дж. де Сантилланы «immediately thereafter»
[460]
, – но «впоследствии», «после (э)того», «позднее» и т.п.
[461]
Но затем Лэнгфорд без объяснения причин оставил свою версию и принял трактовку Дрейка – мол, Сегицци просто переусердствовал в служебном рвении («…overzealons in the fulfillment of his assignment» и т.д.)
[462]
.
