Опросы, проводившиеся после Войны Судного дня и по сентябрь 1979 года включительно, фиксировали, что готовность большинства израильтян к территориальным уступкам на Западном берегу (в Иудее и Самарии) была ограниченной, хотя и не пренебрежимо малой. Так, на протяжении пятнадцати (!) опросов общественного мнения доля тех, кто выступал за полный уход из Иудеи и Самарии, ни разу не превысила 14 % (данные опроса, проведенного в марте 1976 года), а тех, кто выступал за уход со всех или с большинства территорий, – 29 % (данные за январь 1975 года); в среднем же таковых было 15–20 %. С другой стороны, лишь дважды доля опрошенных, выступавших против каких-либо территориальных уступок в Иудее и Самарии, превысила 50 % (сразу после Войны Судного дня, в октябре 1973 года и в сентябре 1976 года), при том что от 30 до 50 % опрошенных выражали готовность к некоторым территориальным уступкам ограниченного масштаба
[192]
. Как размытость критериев (трудно знать наверняка, как именно интерпретировали опрошенные предложения «вернуть большую часть», «вернуть значительную часть», «вернуть меньшую часть»), так и непостоянство результатов опросов являются отчетливыми индикаторами той ментальной сумятицы, в которой пребывали большинство израильтян относительно данной проблемы.
Этот вывод подтверждается и таким косвенным индикатором, как анализ итогов парламентских выборов. Проблема Западного берега и сектора Газы фигурировала в программах всех без исключения политических партий. Следовательно, рассмотрев позиции партий по этому вопросу и соотнеся их с результатами голосования, можно сделать вывод, какие же настроения преобладали в обществе в тот или иной период времени.
Так, партия «Ликуд» во главе с Менахемом Бегином и сменившим его в 1983 году Ицхаком Шамиром, равно как и Национально-религиозная партия, шли на выборы под лозунгом «великого Израиля», выступая за сохранение израильского контроля над Западным берегом и сектором Газы и их возможную аннексию, а также за создание новых и расширение уже созданных еврейских поселений в этих районах. Партия труда, напротив, акцентировала внимание избирателей на том, что контролируемые территории несут в себе демографическую угрозу и не могут быть аннексированы. Так или иначе, поддерживая территориальный компромисс, Партия труда (начиная со второй половины 1970-х годов) и особенно маленькие левые партии (РАЦ, ШЕЛИ и другие) последовательно выступали против лозунгов «Ликуда» и религиозных сионистов.
Анализ итогов выборов демонстрирует, что вопрос о судьбе контролируемых территорий буквально раскалывал израильское общество надвое. Примерно половина населения поддерживала идеи правых и религиозных партий о сохранении контроля над Западным берегом и сектором Газы и их заселении, тогда как вторая половина выражала готовность к определенным уступкам. Раз за разом электоральные кампании заканчивались «вничью»: в 1981 году разница между двумя ведущими партиями составила всего один мандат (48:47 в пользу «Ликуда»), в 1984 году – три (44:41 в пользу Партии труда), в 1988 году – вновь всего один (40:39 в пользу «Ликуда»). В этих обстоятельствах политического равновесия ни один, ни другой лагерь не мог пойти ни на какие резкие шаги в ту или иную сторону, тем более принимая во внимание факт существования в 1984–1990 годах так называемого правительства национального единства, в которое входили и Партия труда, и «Ликуд». В результате, несмотря на поляризацию взглядов представителей обоих лагерей (стремление правых к дальнейшему развитию поселенческой деятельности росло пропорционально стремлению левых добиться прекращения израильского контроля над территориями, которые все чаще именовались «оккупированными»), в практической сфере сложившееся положение вещей сохранялось. Лишь после выборов 1992 года, когда Партии труда во главе с Ицхаком Рабином удалось добиться перевеса над «Ликудом» в двенадцать мандатов и сформировать левоцентристскую правительственную коалицию, появилась возможность для кардинальных шагов по изменению статус-кво. Однако к Соглашениям Осло израильское руководство пришло лишь спустя более чем четверть века (!) после обретения контроля над территориями, проблему которых решить за это время так и не удалось; скорее напротив, ситуация становилась все более проблематичной.
Глава V. Первая интифада и процесс Осло (1987–1996): новая политическая и международная реальность
Начало интифады и отказ Иордании от Западного берега
Первая палестинская интифада, начавшаяся в декабре 1987 года, стала поворотной точкой и одновременно точкой невозврата в израильской политике на контролируемых территориях. Период первой интифады, хотя и относительно короткий, крайне важен, так как в течение этих шести лет (с декабря 1987 по октябрь 1993 года) произошли кардинальные перемены как в израильской политике и общественном мнении, так и на международной арене.
Характеризуя собственно интифаду, необходимо отметить, что израильская элита, как политическая, так и военная, не смогла верно оценить положение и возможные перспективы развития этого кризиса. Интифада, как ни горько это признать, стала полным сюрпризом для израильского руководства. Более того, армейское руководство в течение продолжительного времени считало, что сможет сравнительно легко подавить новую волну беспорядков, подобно тому, как это делалось в прошлом. Политическое же руководство страны, представленное правительством национального единства, в котором ключевые роли играли И. Шамир, И. Рабин и Ш. Перес, не было готово признать, что инициатива больше не находится в руках Израиля и что необходимо кардинально изменить всю израильскую политику по отношению к Западному берегу и сектору Газы.
Принято считать, что интифада началась достаточно случайно: 8 декабря 1987 года неподалеку от лагеря беженцев Джебалия, расположенного в секторе Газы, израильский грузовик врезался в легковую машину, в которой сидели четыре палестинца. Все четверо скончались на месте. Демонстрация протеста, начавшаяся на следующий день, за несколько дней распространилась по всему сектору Газы и перекинулась на города и деревни Западного берега
[193]
. В других источниках подробности оказываются несколько иными: то ли это была не легковая машина, а фургон и, кроме четверых погибших, было еще и семь раненых, то ли беспорядки начались еще до этой злосчастной аварии, то ли вообще «израильский грузовик въехал прямо в толпу», как сообщил некто Евгений Пастухов в казахском журнале «Континент»
[194]
. А иногда версии начала интифады выглядят просто комичными; вот, например, что говорилось об этом спустя восемнадцать лет в одной из израильских русскоязычных газет: «7 декабря 1987 года солдат-резервист, разворачивая свой автомобиль в лагере беженцев Джебалия в секторе Газы, случайно задел машиной осла и нескольких палестинцев – это небольшое происшествие повлекло за собой первую интифаду, а за ней военно-политически-историческую неразбериху (Норвежские соглашения, вторая интифада и т. п.)»
[195]
. Формулировка об «осле и нескольких палестинцах», конечно, должна быть запатентована, однако проблема состоит в том, что реальные причины начала интифады так и не были установлены. Все, что говорится на эту тему разными авторами, является не более чем попыткой найти рациональное объяснение произошедшим событиям, которое бы звучало более или менее достоверно
[196]
.
