Он пришел проводить ее на вокзал. Шел рядом за двигавшимся вдоль перрона вагоном, махал вслед рукой. Она стояла в тамбуре, курила, смотрела сквозь мутное стекло на исчезавшее за песчаными дюнами море в солнечных бликах, думала — счастливо, легко: «Снова еду… увижу новые места… загорела… волосы стали виться»… Возвращалась, держась за качающиеся стенки, в свое купе, идущий навстречу по коридору мужчина с полотенцем через плечо отступил галантно в сторону:
— Прошу вас, барышня… простите, госпожа!
Улыбалась, сидя на полке: «Двадцать семь, уже не барышня. Однако и не старая, нет»…
Посуровевший, окрашенный в цвета войны Харьков. Гостиные дворы, оборудованные под армейские госпиталя, палаточные лазареты там и тут. По мостам через одноименную реку и другую — Лопань катят к местам сражений повозки с боеприпасами и артиллерией, пехотные колонны под боевыми знаменами, кавалерия. В сотне с небольших километров от города — кровопролитные бои, сражаются армии Юго-Западного и Румынского фронтов: двадцать пять боевых корпусов — треть всей российской армии на театре военных действий.
Народу на улицах немного, обыватели сидят по домам, магазины пустуют; кучка нищих на паперти Покровского собора атакует показавшихся в проходе молодоженов в окружении родственников и друзей; бегут навстречу выехавшему из-за поворота, визжащему на рельсах трамваю безработные мастеровые с инструментами и холщовыми сумками в руках не дождавшиеся на уличной бирже труда нанимателей.
У нее ушло больше двух часов, пока она добралась с пересадками до тихого, утопающего в зелени предместья Москалевка. Здесь, на поросшем травой пустыре, среди деревянных одноэтажных домишек, принадлежащих отставным солдатам-рекрутам, накопившим за четвертьвековую службу деньжонок на скромное жилье и мирную жизнь («москалям», как называли их коренные харьковчане), расположилась больница знаменитого офтальмолога доктора Гиршмана.
«У Леонарда Леопольдовича, — писал о семидесятивосьмилетнем профессоре один из его учеников, — была большая приемная с простым интерьером: дубовые лавки, каменный пол. Для всех была общая очередь, да и общение со всеми было ровно внимательным. Очередь была и на дворе. За сотни километров приезжали и приходили пешком крестьяне, жители городов из других губерний, приходили часто слепцы с поводырями, а иногда и целые группы слепых людей. Приезжали в «глазную Мекку», как называли наш Харьков, из Кавказа, Турции, Персии. Добрая натура, терпимый, внимательный к пациентам Леонард Леопольдович не отказывал никому. Для него не существовало последнего часа работы, существовал последний больной. «Врачи, — любил повторять он, — умирают по двум причинам: от голода или усталости. Я избрал вторую причину».
Перед тем как попасть на прием, она простояла несколько дней в очереди. Было ощущение, что в мире не осталось зрячих людей — только слепые и полуслепые. Всех чинов и званий, взрослые, дети. Русские, украинцы, поляки, литовцы. Со всего света. Шатры на пустыре перед входными воротами, дым от очагов. Разноязычный говор, детский плач. На скамеечке, где она примостилась рядом с разбойничьего вида цыганом с бельмами на обоих глазах, — хорошо одетый мужчина в пенсне, привезший ослепшую в раннем возрасте дочку ангельской красоты; поодаль, у забора, на рваном матраце сестры-близняшки, с которыми она поделилась взятым из санатория белым хлебом. Поют вполголоса, закинув к небесам незрячие глаза: «Надоела, надоела нам ирманская война, помолитесь, девки, богу, замирилась бы она».
Каких только историй не наслушалась она за это время — сердце разрывалось от сочувствия и жалости. Слепой музыкант из повести, которую она когда-то прочла, показался бы рядом с этими горемыками баловнем судьбы. «Да и я сама, — думала, — не самая несчастная среди них. Вижу худо-бедно, не нуждаюсь в поводыре».
Дежурная в халате, выходившая периодически на крыльцо со списком в руках, выкликнула, наконец, ее имя. Она прошла регистрацию, получила койку в приемном покое. Ходила на обследования, процедуры. Один кабинет, другой. Уколы, микстуры, таблетки. Трехэтажная клиника, построенная харьковской городской Думой специально для доктора Гиршмана, считалась одной из лучших в Европе — по степени оснащенности, уровню квалификации медперсонала, передовым методам лечения.
На третьи сутки ее привели в приемную заведующего. Сухонький, с острым взглядом старик в свежепоглаженном халате поднялся с кресла, пожал энергично руку.
— Садитесь, пожалуйста.
Перелистал анкету.
— Причина вашего недуга, госпожа Каплан, — поднял голову, — периодически повышающееся внутричерепное давление, связанное с ранением головы. В развивающейся патологии зрительного нерва. Слава богу, процесс не зашел слишком далеко, не стал необратимым. И лечили вас на каторге, должен сказать, совсем неплохо… Не стану посвящать вас в подробности — тема эта для специалистов. Случай ваш поддается лечению. Будем оперировать, если согласны…
Через неделю ее повели в операционную, посадили в кресло с кожаной спинкой и подголовником. Наложили на лицо усыпляющую маску, заставили считать. Она досчитала до семнадцати перед тем, как провалиться во мрак и пустоту…
Он меня еще вспомнит
«О, возглас женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»
Марина Цветаева
Она стояла на мосту, смотрела вдаль. Светило ласково солнышко, пахнущий нагретыми травами ветерок теребил волосы, поднимал на воде серебристую рябь. Господи, какое счастье видеть — в полную силу! Деревья, фасады домов, сыплющийся сверху, хрустящий под ногами оранжевый сор с веток зацветших акаций. Словно в детском калейдоскопе, который ей подарили когда-то на пятнадцатилетие. Смотришь, не налюбуешься!
Харькова по приезду она не видела — было не до этого. Теперь была свободна как птица! Поезд уходил в воскресенье, поздно вечером, в запасе целых три дня. И по городу можно погулять и заглянуть в местное отделение ПСР, пообщаться с товарищами, узнать о событиях на фронте, новостях из Петрограда.
Приютившая ее после выписки в больничном флигельке кастелянша Прасковья Герасимовна объяснила, как добраться до центра, в каких магазинах товары подешевле, в какие лучше не заходить. Она кивала головой, думала про себя: какие еще магазины! В кошельке после покупки железнодорожного билета семь целковых с копейками — не разгуляешься. Стояла на площадке забитого под крышу трамвая, смотрела в мутное окно. В вагоне было душно, разило потом от стоявших рядом людей в несвежей одежде.
— Благовещенская площадь! — прокричал кондуктор.
«Выйду, подышу воздухом, — решила, — у речки постою.
Успею с делами».
Устремилась работая локтями к выходу, спрыгнула на ходу. Перешла на другую сторону, встала у речного парапета, подставив лицо влажному ветерку.
— Те-е-оо-тенька! — гнусавый голос за спиной.
Грязный донельзя подросток в кепке набекрень, волочит ногу в дырявом башмаке.
— Грошик калеке! Неделю не ел!
