— Да, да, и с волосами! А мы с тобой за обе щеки уплетали — вкуснятина!
— Молодые были, все нравилось.
— Мы и сейчас не старые, — приобнял ее за плечи.
— Ты не старый…
— И ты хоть куда, свет мой Надежда. И любить не разучилась… — прижал к груди.
— Володя, с ума сошел! Машенька не спит!
— А мы в кабинете, — потянул ее к открытой двери с табличкой: «Предсовнаркома Ульянов-Ленин». — На диване, а?.. В условиях конспирации…
— Володя, будет! — вырвалась она у него из рук. — Что ты, в самом деле! Как мальчишка!
— Молодожены!
Маша в строгом темном платье на пороге гостиной.
— Сыграть вам что-нибудь?
— Нашу, любимую, — Крупская оправляет незаметно юбку.
— Будет исполнено, — исчезает за портьерой Маша.
Пауза, начальные аккорды «Апассионаты», они зачарованно слушают.
— Ничего не знаю прекрасней этой музыки…
Ленин смотрит с нежностью на жену.
— Кажется, вся красота жизни в этих звуках. Вся ее драма…
Они идут, обнявшись, к высокому окну, останавливаются.
Над Москвой ранние сумерки, где-то на задворках Тайницкого сада слышны хлопки глохнущего то и дело автомобильного мотора. Внизу, во дворе, фигура рослого мужчины в домашних брюках и куртке, шагающего с ведром к мусорному сараю.
— Никак Бедный, — вглядывается в окно Ленин. — Утром норовил мне новую басню прочитать. Пришлось соврать, что стихи на слух плохо воспринимаю. Прочту, сказал, когда напечатают… Помнишь, в первом номере «Правды» мы какой-то его стишок поместили, он только-только тогда начинал…
— Не помню. По-моему, он пишет примитивно, плоско. Рифмованные агитки.
— Ты к нему несправедлива, Наденька. Да, не Байрон, согласен. Не Пушкин. Но — талант, бесспорно талант! Народ его читает, любит. А это главное.
— Бог с ним, с твоим Бедным. Скажи, что тебе на завтрак заказать? День какой, не забыл?
— День больших сюрпризов, Надюша, — он неожиданно поскучнел. — Не сказаться ли мне больным, а? За город съездить с женой, нелюбящей Демьяна Бедного. Воздухом подышать, птичек послушать…
— И фотографию в «Правде» и «Известиях» поместить: Ленин с Крупской в единый политдень слушают птичек на природе.
Оба весело смеются.
— Скажи, наконец, что тебе заказать на завтрак, — вытирает она платком глаза.
— Сама, сама, Надюша! — машет он рукой. — Что скажешь, то и ладно.
— Стерлядка паровая с горошком?
— Отлично.
— Пюре из цветной капусты?
— Идет.
— Кофе, фрукты на десерт…
— Спасибо, родная. Что бы я без тебя делал, не знаю.
Утром он был озабочен, вял, ел неохотно.
— Володенька, ты у меня не заболел? — с тревогой спрашивала за столом жена. — Может, в самом деле отменить сегодня выступления? Хочешь, я позвоню Якову Михайловичу? Пусть что-нибудь придумает.
— Нет, нет! — замахал он рукой. — Прибежит, поднимет панику. Начнет советоваться с членами ВЦИК: как быть, что делать?
В кабинете по соседству зазвонил телефон.
— Сиди, я сама! — устремилась она в открытую дверь.
Доносился некоторое время ее озабоченный голос.
— Немыслимо, — появилась растерянная на пороге. — Убит Урицкий.
— Убийца пойман?
— Пойман, товарищ Ленин.
Докладывавший о террористическом акте в Петрограде председатель ВЧК Дзержинский заглянул в раскрытый на коленях блокнот.
— Леонид Канегиссер, двадцати двух лет. Студент политехнического института. Савинковец, поэт. Стрелял в упор, на пороге лифта. Сейчас допрашивается.
— Мотив ясен, — подал голос присутствовавший на обсуждении Яков Свердлов. — Пошли ва-банк. Авантюристы!
— Может, отменим сегодняшний политдень, Владимир Ильич? — поднял голову от бумаг протоколировавший совещание секретарь предсовнаркома Бонч-Бруевич.
Ленин со Свердловым выразительно переглянулись.
— Ни в коем случае! В особенности в свете случившегося. Феликс Эдмундович, — поворот головы в сторону Дзержинского. — Немедленно выезжайте в Петроград, возглавьте расследование! Завтра проведем заседание ВЦИК, обсудим текущий момент, примем решения… Объявление о злодейском убийстве Моисея Соломоновича напечатали? — поднялся из-за стола.
— Вот, Владимир Ильич, — протянул Бонч-Бруевич свежий номер «Правды».
— Хорошо, — Ленин отложил в сторону газету. — Машину подали?
— У порога, Владимир Ильич.
— Все, я поехал, — пошел он к выходу. — Передавайте мне с нарочными все оперативные сообщения.
Подсадная утка (продолжение)
— …А когда воцарилась компания Керенского, Чернова и прочих, — доносилось из глубины цеха, — то это правительство, шатавшееся и лишенное почвы, только и пеклось о кровных интересах близкой им буржуазии.
Она морщилась, прислонившись к стене: гвозди! в обоих ботинках! Не заметила, обуваясь перед выходом: в дороге кольнуло раз и другой. На трамвайной остановке отошла в сторону, нашла на обочине булыжник, пристукнула торчавшие из стелек острые головки. Некоторое время было терпимо, а потом опять: наступишь — мука смертная. В такой ситуации, надо же!
Вокруг толпились рабочие. Тянули шеи, хлопали к месту и не к месту в сторону покрытого кумачом помоста, с которого рубил энергично рукой воздух крутолобый оратор в темно-серой паре.
«Поговори, поговори, демагог!»
В жизни не испытывала ни к кому подобной ненависти. Эти, стоящие рядом пролетарии. Что они знали о записном болтуне, умеющем доказать как дважды два, что черное это белое, а белое — черное? Что он им дал, воцарившись в Кремле? Карточки, хлебные «хвосты», вонючую требуху на обед? А ведь читала когда-то его статьи в газетах, считала ярким, прозорливым публицистом. Все эти его теории, пламенные выступления с трибун международных съездов, конференций, Интернационала, борьба с уклонистами, меньшевиками, нападки на социалистов-революционеров, на черта, на дьявола — все велось к простому желанию: властвовать! Поселиться в кремлевских палатах, раскатывать на автомобилях из царского гаража. Радуйся, русская земля: у тебя большевистский царь! Владимир Первый. Волк в овечьей шкуре.
Ничего, недолго осталось: Саша и Григорий Иванович не промажут.
Пошевелила подошвой в ботинках, нащупала пальцами проклятые гвозди. Осторожно выпростала ступню, погладила рваные ранки.
Сквозь стеклянные «окна-фонари» под балочным потолком цеха лились августовские сумерки, пахло мазутом, металлической окалиной.
