Когда Эйнштейн готовился к третьей поездке в Калтех, ему пришлось пережить еще одно оскорбление. Сообщение о его будущей работе в Принстоне попало на первые страницы газет. Оно было с негодованием встречено Корпорацией женщин-патриотов – когда-то могущественной, но постепенно теряющей влияние американской группой самозваных охранительниц страны от социалистов, пацифистов, коммунистов, феминисток и нежелательных иностранцев. Хотя Эйнштейн соответствовал только первым двум из этих категории, патриотически настроенные женщины считали, что к нему относится все из перечисленного выше списка, может быть, за исключением слова “феминистка”.
Лидером этой группы была некая миссис Рэндольф Фросингэм (учитывая контекст, так и кажется, что ее необычная фамилия родилась в воображении Диккенса). Она подготовила и отправила в министерство иностранных дел США письмо на шестнадцати страницах, детально обосновав, почему “следует отказать в выдаче подобной визы профессору Эйнштейну”. В нем Эйнштейн был назван активным пацифистом и коммунистом, защищающим теории, “которые позволят бесшумно подкрасться анархии. Даже сам Сталин не связан с таким количеством международных анархокоммунистических групп, подготавливающих “предварительные условия” для мировой революции и полной анархии, как АЛЬБЕРТ Эйнштейн”. (Курсив и заглавные буквы соответствуют оригиналу.)14
В министерстве иностранных дел могли бы оставить это творение без внимания. Вместо этого оно было подшито его к делу Эйнштейна, которое в течение следующих двадцати трех лет разрослось в досье ФБР, состоящее из 1427 страниц различных документов. Более того, его послали и в консулат Соединенных Штатов в Берлине, чтобы консулы, прежде чем выдать новую визу Эйнштейну, могли выяснить у него, справедливы ли обвинения.
Сначала заявление женщин, о котором он прочитал в газетах, просто позабавило Эйнштейна. Он позвонил своему другу шеф-редактору берлинского бюро “Юнайтед Пресс” Луису Лохнеру и сделал заявление. Он не только высмеял предъявленные обвинения, но и убедительно доказал, что в феминизме его обвинить нельзя:
Никогда еще никто из представительниц прекрасного пола не отвергал столь энергично все мои ухаживания – или, если такое и случалось, их не было сразу так много. Но разве они не правы, эти бдительные гражданки? Зачем открывать двери человеку, поглощающему сваренных вкрутую капиталистов с таким же аппетитом и удовольствием, как когда-то на Крите людоед Минотавр закусывал соблазнительными молодыми гречанками? Человеку столь вульгарному, что он осмеливается выступать против любой войны, делая исключение только для неизбежных сражений с собственной женой? Поэтому обратите внимание на ваших простых, умных и патриотически настроенных женщин и помните, что когда-то столицу могучего Рима спасло гоготание его сознательных гусей15.
The New York Times напечатала эту историю на первой странице, снабдив заголовком “Эйнштейн высмеивает борющихся против него женщин: он говорит о гогочущих гусях, спасших однажды Рим”16. Но двумя днями позже, когда они с Эльзой уже укладывали чемоданы, готовясь к отъезду, Эйнштейну позвонили из американского консульства в Берлине и пригласили приехать днем на собеседование. Этот звонок показался ему гораздо менее забавным.
Генеральный консул был в отпуске, так что вести интервью пришлось его бедняге помощнику. Разговор с ним Эльза немедленно пересказала репортерам17. Согласно The New York Times, напечатавшей на следующий день три статьи по этому поводу, встреча началась вполне спокойно, но затем ситуация изменилась.
“Каково ваше политическое кредо?” – был первый вопрос. Эйнштейн посмотрел на консула непонимающим взглядом, а затем рассмеялся. “Ну, я не знаю, – ответил он. – Я не могу ответить на этот вопрос”.
“Являетесь ли вы членом какой-нибудь организации?” Эйнштейн запустил руку в свою густую шевелюру и повернулся к Эльзе. “О да! – воскликнул он. – Я принадлежу к противникам войны”.
Беседа тянулась сорок пять минут; раздражение Эйнштейна росло. Его терпение лопнуло после вопроса о том, является ли он сторонником какой-либо коммунистической или анархистской партии. “Ваша страна пригласила меня, – сказал он. – Меня упрашивали это сделать. Но если я должен въезжать в вашу страну, когда меня в чем-то подозревают, я вообще отказываюсь это делать. Если вы не желаете дать мне визу, так, пожалуйста, и скажите”.
Затем он потянулся к пальто и шляпе. “Вы это делаете для собственного удовольствия, – спросил Эйнштейн, – или по указанию сверху?” Не дожидаясь ответа, он вышел с Эльзой на буксире.
Эльза сообщила репортерам, что Эйнштейн прекратил паковать чемоданы и уехал из Берлина в свой дом в Капутте. Если он не получит визу к полудню следующего дня, поездка в Америку не состоится. Но поздно ночью консулат выступил с заявлением; дело пересмотрено, и виза будет выдана немедленно.
The Times высказалась корректно: “Он не коммунист и отклонил приглашение читать лекции в России, поскольку не хотел, чтобы думали, будто он симпатизирует Москве”. Однако ни одна из газет не упомянула, что Эйнштейн все-таки согласился подписать требуемое консулатом официальное заявление, что он не является членом Коммунистической партии или любой другой организации, намеревающейся свергнуть правительство Соединенных Штатов18.
“Эйнштейн снова собирается в Америку”, – под таким заголовком вышла The Times на следующий день. “Вчера вечером на нас обрушился шквал телеграмм, – сказала Эльза репортерам, – и нам стало ясно, насколько американцы, принадлежащие к самым разным классам, взволнованы происходящим”. Госсекретарь Генри Стимсон заявил, что сожалеет о случившемся, но заметил также, что к Эйнштейну “отнеслись со всей возможной учтивостью и предупредительностью”. Когда они сели на поезд в Берлине, направляясь в Бремерхафен, откуда отправлялся пароход, Эйнштейн свел это происшествие к шутке, заметив, что в конце концов все сложилось хорошо19.
Пасадена, 1933
Когда Эйнштейн в декабре 1933 года покидал Германию, он все еще предполагал, хотя уверен не был, что сможет вернуться. Он написал своему старому другу Морису Соловину, теперь публиковавшему работы Эйнштейна в Париже, чтобы тот отправил оттиски ему “в апреле на адрес в Капутте”. Но, когда они покидали Капутт, Эйнштейн, как будто предчувствуя, сказал Эльзе: “Смотри хорошенько. Больше ты этого никогда не увидишь”. На пароходе “Оукленд”, направлявшемся в Калифорнию, с ними плыло тридцать мест багажа, что было, вероятно, несколько больше, чем требовалось для трехмесячной поездки20.
Неловкость ситуации состояла в том, что, как будто в насмешку, единственным публичным мероприятием, намеченным в Пасадене с участием Эйнштейна, была его речь во славу германо-американской дружбы. Чтобы оплатить пребывание Эйнштейна в Калтехе, президент Милликен получил в виде гранта 7 тысяч долларов от фонда Обрелендера, организации, стремившейся к развитию культурных связей с Германией. Основное требование сводилось к тому, что Эйнштейн должен принять участие в “радиопередаче, которая будет полезна для германо-американских отношений”. По приезде Эйнштейна Милликен заявил, что он “приехал в Соединенные Штаты с целью формирования положительного общественного мнения о германо-американских отношениях”21. Такая точка зрения должна была удивить Эйнштейна с его тридцатью местами багажа.
