Победу одержал Эйнштейн, и Флекснеру пришлось отступить. Но в результате он утратил влияние на Флекснера, о котором позднее говорил, что это один из его “немногочисленных врагов” в Принстоне21. Когда в марте того же года в Принстоне появился Эрвин Шредингер, тоже беженец и попутчик Эйнштейна в его скитаниях по минным полям квантовой механики, ему предложили работу в университете. Но Шредингер хотел попасть в Институт перспективных исследований. Эйнштейн пытался воздействовать на Флекснера, но безуспешно. Флекснер больше не желал оказывать услуги Эйнштейну, даже если это означало, что институт останется без Шредингера.
Во время короткого пребывания в Принстоне Шредингер спросил у Эйнштейна, действительно ли тот собирается, как планировалось, приехать весной в Оксфорд. Отправляясь в 1931 году в Калтех, Эйнштейн назвал себя “пташкой перелетной”, по-видимому, даже сам не понимая, считает ли он это освобождением или сокрушается по этому поводу. Но теперь, в Принстоне, он чувствовал себя комфортно и не испытывал желания вновь отправляться в полет.
“Почему мне, старику, нельзя хоть раз в жизни насладиться тишиной и покоем?” – спрашивал он своего друга Макса Борна. Поэтому он попросил Шредингера передать в Оксфорд его искренние сожаления. “Мне жаль, но он просил передать вам свое твердое нет, – написал Шредингер Линдеману. – Истинная причина его решения в том, что он боится всей той суеты и ажиотажа, которые свалятся на него, если он приедет в Европу”. А еще Эйнштейн боялся, что, если он поедет в Оксфорд, от него будут ждать и поездок в Париж и Мадрид, а “на такое предприятие у меня не хватает смелости”22.
Наверное, звезды так сошлись, что обусловили инертность Эйнштейна – или по крайней мере усталость и нежелание новых странствий. Если во время своего первого визита в Принстон в 1921 году он назвал его “еще не раскуренной трубкой”, то теперь очарование это зеленого городка, напоминающего неоготические университетские города Европы, покорило его. В письме Елизавете, ставшей королевой-матерью Бельгии после смерти короля, он писал: “Старомодный и чопорный городок ничтожных полубогов, расхаживающих с важным видом на негнущихся ногах. Игнорируя некоторые светские условности, я смог создать создать для себя атмосферу, способствующую работе и сосредоточенности”23.
Особенно Эйнштейну нравилось, что, несмотря на имущественное неравенство и расовую несправедливость, Америка в большей степени, чем Европа, представляет собой место, где положение человека в обществе определяется его личными качествами. “Демократизм как отличительная черта людей – это именно то, что заставляет вновь прибывших связывать свое будущее с этой страной, – восхищался он. – Никто не склонен унижаться перед другими людьми или определенными классами”24.
Это было обусловлено правом каждого отдельного человека говорить и думать так, как ему нравится, что всегда было важно для Эйнштейна. Кроме того, это в значительной степени способствовало развитию именно тех творческих способностей, которыми он сам обладал в студенческие годы. “Молодым американцам повезло: традиции прошлого не влияют на их мировоззрение, – заметил он25.
И Эльзе нравился Принстон, что было важно для Эйнштейна. Она так долго и так преданно заботилась о нем, что и он стал относиться более доброжелательно к ее запросам, в частности к женскому инстинкту обустраивать собственное гнездо. “Весь Принстон – один гигантский парк, где растут чудесные деревья, – написала Эльза подруге. – Почти веришь, что мы в Оксфорде”. И архитектура, и пейзаж напоминали ей Англию. Она даже несколько стеснялась того, что ей здесь так комфортно, а другие, оставшиеся в Европе, страдают. “Нам здесь хорошо, может быть, слишком хорошо. Иногда чувствуешь, что твоя совесть нечиста”26.
Итак, в апреле 1934 года, ровно через полгода после приезда, Эйнштейн объявил, что окончательно решил навсегда остаться в Принстоне и полностью посвятить себя работе в институте. Эйнштейн действительно всю оставшуюся жизнь, двадцать один год, прожил именно здесь. Однако он не отказался от намеченных на этот месяц “прощальных” вечеров, где должен был происходить сбор средств на его излюбленные благотворительные организации. Как он заявил на одном из подобных собраний, “борьба за социальную справедливость – самое полезное из того, что можно сделать в жизни”27.
К несчастью, именно тогда, когда они начали обустраиваться, Эльзе пришлось вернуться в Европу, чтобы ухаживать за своей старшей дочерью Ильзой. Это была яркая женщина, любительница приключений, флиртовавшая с романтичным сторонником радикальных социалистических идей Георгом Николаи. Позже она вышла замуж за литературного обозревателя, журналиста Рудольфа Кайзера. Ильза болела. Сначала думали, что у нее туберкулез, но оказалось, что это лейкемия. Ее состояние ухудшалось, и она уехала в Париж, где за ней должна была ухаживать ее младшая сестра Марго.
Ильза считала, что ее проблемы в основном психосоматические. Она отказалась лечиться, а вместо этого прошла длительный курс психоанализа. На ранней стадии болезни Эйнштейн пытался уговорить Ильзу обратиться к обычному врачу, но она отказалась. Теперь, когда вся семья, за исключением Эйнштейна, собралась у ее постели в парижской квартире Марго, уже мало что можно было сделать.
Смерть Ильзы подействовала на Эльзу губительно. Она “изменилась и постарела”, вспоминал муж Марго, “почти до неузнаваемости”. Вместо того чтобы поместить прах в урну, Эльза спрятала его в специальный запечатанный пакет. “Нас нельзя разделить, – сказала она. – Он должен быть со мной”. Поэтому она зашила пакет в подушку, чтобы он был рядом с ней на пути домой в Америку28.
А еще Эльза везла обратно коробки с бумагами мужа, которые Марго удалось тайно переправить из Берлина в Париж через французские дипломатические каналы и антифашистское подполье. Чтобы доставить их в Америку, Эльза заручилась поддержкой Кэролайн Блэквуд, соседки по Принстону, возвращавшейся домой на том же пароходе.
За несколько месяцев до того Эльза познакомилась с Блэквудами в Принстоне. Они упомянули, что собираются в Европу и Палестину и хотели бы встретиться с некоторыми сионистскими лидерами.
“Я не знала, что вы евреи”, – сказала Эльза.
Миссис Блэквуд ответила, что на самом деле они пресвитерианцы, но имеется тесная связь между наследием евреев и христианством, “и, кроме всего прочего, Иисус был евреем”.
Эльза обняла ее: “За всю мою жизнь ни один христианин не сказал мне такого”. Еще она попросила помочь ей достать Библию на немецком языке. Свою они потеряли, когда им пришлось срочно покинуть Берлин. Миссис Блэквуд нашла для нее Библию в переводе Мартина Лютера. Эльза прижала ее к сердцу. “Хотела бы я верить”, – сказала она миссис Блэквуд.
Эльза помнила, когда Блэквуды должны были возвращаться в Америку, и намеренно купила билет на тот же лайнер. Как-то утром она отвела мисс Блэквуд в одну из пустовавших гостиных и попросила об одолжении. Поскольку Эльза не была гражданкой Америки, она боялась, что на границе задержат бумаги ее мужа. Не ввезут ли их Блэквуды?
Они согласились, хотя мистер Блэквуд был осторожен и не солгал, заполняя таможенную декларацию. “Материалы, приобретенные в Европе для научных целей”, – написал он. Позднее Эйнштейн под дождем зашел в гараж к Блэквудам забрать свои бумаги. “Неужели я написал весь этот бред?” – пошутил он, глядя на один из журналов. Но присутствовавший при этом сын Блэквудов вспоминал, что Эйнштейн “явно был глубоко взволнован, держа в руках эти книги и статьи”29.
