Через какое-то время Принстон перестал быть источником оптимистических газетных заголовков и писем, а Эйнштейн публично заявил, что по крайней мере в настоящее время он застопорился. “Я уже настроен не столь оптимистически”, – заявил он The New York Times. Много лет раз за разом заголовки на первых страницах этой газеты сообщали, что, по мнению Эйнштейна, вот-вот произойдет прорыв к единой теории поля. Но теперь заголовок статьи был такой: “Загадка космоса поставила Эйнштейна в тупик”.
Тем не менее Эйнштейн продолжал настаивать, что все еще не может “согласиться с тем, что события, происходящие в природе, – дело случая”. И поэтому он торжественно обещает продолжить свой поиск. Даже если его постигнет неудача, он считает, что это имеет смысл. “Каждый человек свободен выбирать, за что он согласен бороться, – объяснял он, – и каждый человек волен утешаться прописной истиной, что поиск правды важнее, чем обладание ею”70.
Ранней весной 1939 года, примерно тогда, когда Эйнштейну исполнилось шестьдесят, в Принстон на два месяца приехал Бор. Эйнштейн несколько сторонился своего старого знакомца и спарринг-партнера. Они встретились на нескольких приемах, немного поговорили, но не возобновили старую игру – обмен мысленными экспериментами, связанными с тайнами квантовой механики.
За время визита Бора Эйнштейн сделал только один доклад, на котором Бор присутствовал. Речь шла о его последних попытках построить единую теорию поля. В конце, глядя на Бора, Эйнштейн заметил, что давно пытается таким образом объяснить квантовую механику. Но он ясно дал понять, что предпочел бы больше этого вопроса не касаться. “Это крайне огорчило Бора”, – вспоминал его ассистент71.
Бор привез в Принстон научные новости. Они были связаны с открытым Эйнштейном соотношением между энергией и массой: E = mc2. В Берлине Отто Ган и Фриц Штрассман, бомбардируя тяжелый уран электронами, получили интересные экспериментальные результаты. Они переправили их Лизе Мейтнер. До недавнего времени Мейтнер была профессором Берлинского университета, но, будучи наполовину еврейкой, была вынуждена перебраться в Швецию. Она, в свою очередь, рассказала об этих экспериментах своему племяннику Отто Фришу, и они пришли к выводу, что произошло расщепление атома, при котором образовалось два более легких ядра, а небольшое количество лишней массы превратилось в энергию.
Подтвердив результаты, они проинформировали о них Нильса Бора, который как раз собирался в Америку. Сам процесс они назвали делением ядра. Бор, приехавший в Принстон в конце января 1939 года, рассказал об этом открытии коллегам. Затем его обсудили на еженедельном собрании физиков, известном как “Вечерний клуб по понедельникам”. На то, чтобы повторить эти эксперименты и подтвердить полученные результаты, потребовалось несколько дней, а затем в научные журналы хлынул поток статей на эту тему. Одна из них была написана Бором совместно с молодым, работавшим по контракту профессором физиком Джоном Арчибальдом Уилером.
Долгое время Эйнштейн относился скептически к возможности использовать энергию атомов или высвободить энергию, заключенной в соотношении E = mc2. Когда в 1934 году он приехал в Питсбург, его спросили об этом. Он ответил, что “возможность расщепить атом, бомбардируя его, сродни возможности подстрелить в темноте птицу там, где их и летает всего-то несколько штук”. На этом основании Post-Gazette вышла с шапкой на первой странице: “Эйнштейн откладывает в долгий ящик надежду на атомную энергию: усилия по высвобождению невероятной силы названы безрезультатными. Речь ученого”72.
Когда в начале 1939 года стало понятно, что, очевидно, можно, бомбардируя атомные ядра, расщеплять их, этот вопрос встал перед Эйнштейном опять. В интервью, данном по поводу его шестидесятого дня рождения в марте того же года, Эйнштейна спросили, сможет ли человечество каким-то образом извлечь пользу из этого процесса. “До сих пор результаты, полученные при расщеплении ядер, не подтверждают предположения о возможности использования высвобождающейся энергии”, – ответил он. В этот раз, однако, он был осторожнее и продолжил, уклонившись от прямого ответа: “Среди физиков нет столь малодушных, которые могли бы допустить, чтобы это повлияло на их интерес к столь важному предмету”73.
Действительно, следующие четыре месяца интерес самого Эйнштейна к этому вопросу все рос.
Эйнштейн с Лео Сциллардом (1946) воспроизводят свою встречу в 1939 г.
Глава двадцать первая
Бомба. 1939-1945
Письмо
Лео Сциллард, обаятельный, несколько эксцентричный физик из Венгрии, был старым знакомым Эйнштейна. Когда в 1920-х годах он жил в Берлине, они вместе разработали холодильник нового типа. Эйнштейн и Сциллард запатентовали свою разработку, но не преуспели, продвигая ее на рынке1. Спасаясь от нацистов, Сциллард сначала попал в Англию, а затем приехал в Нью-Йорк. В Колумбийском университете он продолжил искать способы создания ядерной цепной реакции. Эта идея пришла ему в голову за несколько лет до того, в Лондоне, где он застрял, ожидая зеленого света для переезда в Америку. Услышав об открытии деления урана, Сциллард понял, что, возможно, это именно тот элемент, который можно использовать для осуществления взрывной цепной реакции.
Он обсудил эту возможность со своим близким другом Юджином Вигнером, еще одним физиком – беженцем из Будапешта. Их обоих беспокоило, что немцы могут попытаться наладить закупки урановой руды в Конго, которое в то время было колонией Бельгии. Но как, спрашивали они себя, два венгерских беженца могут найти способ предупредить из Америки бельгийцев? Тогда Сциллард вспомнил, что Эйнштейн дружит с королевой-матерью Бельгии.
На лето 1939 года Эйнштейн снял домик на северо-восточной оконечности Лонг-Айленда. Он плавал на своем небольшом паруснике Tinef, купил сандалии в местном универмаге и играл Баха с его владельцем2.
“Мы знали, что Эйнштейн где-то на Лонг-Айленде, но не знали, где именно”, – вспоминал Сциллард. Поэтому он позвонил Эйнштейну на работу в Принстон, где ему сказали, что Эйнштейн снимает дом доктора Мура в поселке Пеконик. В воскресенье, 16 июля 1939 года, Вигнер и Сциллард приступили к выполнению своей миссии. За рулем был Вигнер: Сциллард, как и Эйнштейн, машину не водил.
Но, когда они приехали, им никак не удавалось найти нужный дом, и казалось, никто не знает, кто такой докто Мур. Они уже были готовы сдаться, но Сциллард увидел мальчишку, стоявшего на обочине. “Ты случайно не знаешь, где живет профессор Эйнштейн?” Этот мальчишка, как и большинство жителей городка, даже те, кто не имел понятия, кем был доктор Мур, знал. Он отвел их к коттеджу в конце Олд-Гроув-роуд, где они и обнаружили погруженного в свои мысли Эйнштейна3.
Они сидели на веранде скромно обставленного домика за простым деревянным столом. Сциллард объяснил, как нейтроны, высвобождающиеся при расщеплении ядра, позволяют получить взрывную цепную реакцию в уране с графитом в качестве регулятора. “Я никогда не думал об этом”, – прервал его Эйнштейн. Он задал несколько вопросов, пятнадцать минут напряженно думал и быстро осознал все возможные последствия. Эйнштейн предложил написать не королеве-матери, а одному из министров, которого он знал.
