В 1948 году здоровье самого Эйнштейна тоже начало ухудшаться. Годами его мучили боли в желудке и анемия, так что в конце этого года после приступа острой боли и рвоты он прошел обследование в Еврейском госпитале в Бруклине. Осмотр хирургом выявил аневризму брюшной аорты, но врачи пришли к выводу, что они мало что могут сделать. Было решено, что, хотя, вероятно, именно аневризма станет причиной его смерти, соблюдая здоровую диету, он сможет прожить еще какое-то время. И это предположение оказалось правильным29.
Чтобы восстановиться, Эйнштейн совершил самую длительную поездку за двадцать два года жизни в Принстоне: он поехал на юг, в город Сарасота в штате Флорида на берегу Мексиканского залива. В этот раз публичности ему избежать удалось. “Эйнштейн – неуловимый гость Сарасоты”, – жаловалась местная газета.
Его сопровождала Хелен Дукас. После смерти Эльзы она стала еще более верным его стражем и даже ограждала его от писем, написанных Эвелин, дочерью Ганса Альберта. Ганс Альберт подозревал, что у отца роман с Дукас, и не скрывал этого. “Ганс Альберт много раз мне говорил о своих старых подозрениях”, – вспоминал друг семьи Петер Бакки. Но те, кто знал Дукас, считали такое предположение невероятным30.
К этому времени отношения Эйнштейна с сыном, теперь уважаемым профессором инженерии в Беркли, стали существенно более дружескими. “Когда бы мы ни встречались, – рассказывал позднее Ганс Альберт о своих поездках на восток к отцу, – мы всегда рассказывали друг другу обо всем интересном, что произошло в области наших научных интересов и в нашей работе”. Особенно были интересны Эйнштейну новые изобретения и головоломные вопросы. “Может быть, изобретения и головоломки напоминали ему о счастливых, беззаботных и успешных днях в патентном бюро Берна”, – сказал Ганс Альберт31.
Здоровье любимой сестры Эйнштейна Майи, самого близкого ему человека, тоже ухудшалось. Она приехала в Принстон после того, как Муссолини принял антиеврейские законы, но ее муж Пауль Винтлер, с которым она уже много лет была на грани развода32, отправился в Швейцарию, где жила его сестра со своим мужем Мишелем Бессо. Они часто переписывались, но никогда больше не жили вместе.
Майя с всклокоченными седыми волосами и ведьмовской улыбкой стала, как до того Эльза, все больше походить на Эйнштейна. Ее интонации и слегка скептический, с оттенком иронии тон, которым она задавала вопросы, были такими же, как у него. Она, хотя и была вегетарианкой, любила хот-доги. Эйнштейн решительно заявил, что они сделаны из овощей, чем она и удовлетворилась33.
Майя перенесла инсульт и к 1948 году была почти все время прикована к постели. Эйнштейн обожал ее как никого другого. Каждый вечер он читал ей вслух. Иногда ей приходилось выслушивать доводы Птолемея, опровергавшего мнение Аристарха о вращении земли вокруг Солнца. “Никак не могу перестать думать о некоторых аргументах сегодняшних физиков, вполне научных и тонких, но неспособных ухватить суть”, – так описывал он Соловину этот вечер. В другие разы тексты были легче, но их выбор говорил сам за себя. Например, читая по вечерам “Дон Кихота”, он иногда сравнивал свои донкихотские словесные баталии против господствующих в науке ветряных мельниц со сражениями, которые вел старый рыцарь34.
В июне 1951 года Майя умерла, и Эйнштейн был убит горем. “Мне не хватает ее больше, чем можно себе вообразить”, – написал он другу. Часами он, бледный и напряженный, сидел на заднем крыльце дома на Мерсер-стрит, уставившись в пространство. Когда его падчерица Марго приехала выразить ему соболезнования, он, как бы подбадривая себя, сказал, указывая на небо: “Всмотрись в мироздание, и тогда ты лучше это поймешь”35.
Марго тоже оставила мужа, а тот в ответ написал, как давно хотел, биографию Эйнштейна, чего тот ему делать не разрешал. Марго боготворила Эйнштейна, и с каждым годом они становились все ближе друг другу. Эйнштейн получал большое удовольствие от ее присутствия. “Когда Марго говорит, видишь, как растут цветы”, – говорил он36.
Эйнштейн был способен на глубокую привязанность, что опровергает мнение о нем как о неэмоциональном, сухом человеке. Став старше, и Майя, и Марго предпочли жить с ним, а не со своими мужьями. С ним как с мужем и отцом было нелегко, поскольку он не признавал никаких стесняющих его обязательств, но он мог испытывать сильные, страстные чувства и к друзьям, и к родственникам, если происходящее его затрагивало, а не ограничивало.
Эйнштейн был человеком со всеми его достоинствами и пороками. Его основные недостатки относятся к миру личного. У него были преданные друзья, с которыми он поддерживал отношения всю жизнь, были обожавшие его члены семьи, но от некоторых из них, прежде всего от Милевы и Эдуарда, он, когда отношения стали слишком болезненными, просто отгородился стеной.
Что же касается коллег, к ним он поворачивался своей доброй стороной. Он был спокоен и доброжелателен как с соратниками, так и с подчиненными вне зависимости от того, были они с ним согласны или нет. Были тесные дружеские отношения, длившиеся десятилетиями. Он неизменно старался помочь своим ассистентам.
Его душевное тепло, которого иногда не хватало дома, распространялось на все остальное человечество. Поэтому, когда он постарел, коллеги не просто уважали и почитали его – его любили.
После возвращения Эйнштейна из Флориды, где он поправлял здоровье, друзья устроили торжественное заседание по поводу его семидесятилетия. Эйнштейна чествовали и как товарища по работе, и как друга, что со времен его студенческой юности доставляло ему радость. Хотя предполагалось, что речь прежде всего пойдет о науке, говорили главным образом о его доброте и человечности. Когда он вошел, сначала все замерло, а потом раздался шквал аплодисментов. “Эйнштейн даже и не подозревал, как благоговейно к нему относятся”, – вспоминал один из его помощников37.
Самые близкие институтские друзья преподнесли ему подарок – усовершенствованную радиолу с радиоприемником, работавшим на AM- и KM-частотах, и очень хорошим проигрывателем для пластинок. Они по секрету от него установили радиолу дома у Эйнштейна, пока тот был на работе. Эйнштейн был потрясен. Он использовал ее чтобы слушать не только музыку, но и новости. Особенно ему нравилось ловить комментарии Говарда К. Смита.
К этому времени Эйнштейн уже почти бросил скрипку. Играть на ней старческими пальцами было слишком тяжело. Вместо этого он сосредоточился на пианино, хотя играл на нем не так хорошо. Раз, споткнувшись несколько раз на одном и том же пассаже, он повернулся к Марго и сказал: “Здесь у Моцарта написана такая ерунда!”38
Он стал еще больше напоминать пророка: волосы отросли, а глаза стали чуть более грустными и усталыми. Морщины стали глубже, но лицо почему-то выглядело более хрупким. В нем чувствовались мудрость и усталость, но живость сохранялась. Он витал в облаках, как и тогда, когда был ребенком, но теперь он был невозмутим.
“Как правило, меня считают чем-то вроде ископаемого, – заметил он одному из своих старых друзей Максу Борну, в то время профессору в Эдинбурге. – Я не считаю эту роль столь уж неприятной, поскольку она очень хорошо соответствует моему темпераменту… Я просто получаю удовольствие, давая во всех случаях больше, чем получаю, не принимаю всерьез ни себя, ни поступки большинства, не стыжусь своей слабости и своих пороков и, конечно, со спокойствием и юмором принимаю все таким, какое оно есть”39.
