Но Эйнштейн и Марич сходились в одном: жизнь в немецкой общине Праги, состоявшей в основном из представителей среднего класса, стала непереносимой. “Эти люди лишены естественных чувств, – писал он Бессо, – в них есть особая смесь снобизма и подобострастия, и они не испытывают никакой доброжелательности по отношению к своим собратьям”. Вода была непригодной для питья, в воздухе летала сажа, а показная роскошь соседствовала с нищетой на улицах. Но что задевало Эйнштейна больше всего, так это искусственные межклассовые барьеры. “Когда я пришел в институт, – поражался он, – угодливый человек, от которого пахло алкоголем, поклонился и сказал о себе: “Ваш покорный слуга””43.
Марич беспокоилась о том, что плохая вода, молоко и воздух повредят здоровью их младшего сына – Эдуарда. Тот потерял аппетит и плохо спал. Кроме того, уже стало ясно, что ее муж интересовался больше наукой, чем семьей. “Он неустанно работает над своими проблемами, можно сказать, что он живет только ими, – писала она своей подруге Элен Савич, – и я с некоторым стыдом должна признаться, что мы не так важны для него и занимаем лишь второе место”44.
Итак, Эйнштейн и его жена решили вернуться в то единственное место, где, как они надеялись, их отношения могут восстановиться.
Цюрих, 1912 год
Цюрихский политехникум был для Эйнштейна и Марич особым местом, где они были счастливы и вдвоем читали одни и те же книги, ощущая душевное родство. В июне 1911 года Политехникум получил статус полного университета с правом предоставления ученых степеней и стал называться Eidgenossische Technische Hoch-Schule (ETH), или Швейцарским федеральным технологическим институтом. К тому времени, то есть к своим тридцати двум годам, Эйнштейн уже был довольно известным ученым в области теоретической физики, и его кандидатура была самым простым и естественным вариантом при выборе на открывшиеся там новые профессорские вакансии.
Такая возможность годом ранее уже обсуждалась. Перед отъездом в Прагу Эйнштейн заключил соглашение с чиновниками в Цюрихе. Голландскому профессору, пытавшемуся тогда завлечь его в Утрехт, он рассказал: “Я обещал им [руководству Политехникума] устно, что посоветуюсь с ними, прежде чем принять предложение откуда-то еще, чтобы администрация Политехникума также могла сделать мне предложение, если посчитает нужным”45.
К ноябрю 1911 года такое предложение из Цюриха Эйнштейн получил – или по крайней мере думал, что получил, – и в результате отказался от предложения поехать в Утрехт. Но вопрос оказался не окончательно решенным, поскольку у некоторых чиновников, ведавших образованием в Цюрихе, возникли возражения. Они утверждали, что профессор в области теоретической физики был непозволительной “роскошью”, поскольку для него не было не только лаборатории, но и места для ее размещения, кроме того, сам Эйнштейн был не слишком хорошим преподавателем.
Генрих Цангер – давний цюрихский друг, занимавшийся исследованиями в области медицины, выступил в защиту Эйнштейна, написав в письме одному из высших чинов, что “настоящий физик-теоретик в наши дни необходим”. Он также отметил, что теоретик Эйнштейн “не нуждается в лаборатории”. Что касается преподавательских талантов Эйнштейна, Цангер описал их детально и точно:
“Он не является хорошим педагогом для умственно ленивых господ, которые просто хотят записать конспект лекции, а потом заучить его наизусть к экзамену. Он действительно не лучший оратор, но любой желающий по-настоящему научиться тому, как честно работать над своими идеями в физике, понимать глубинный смысл проблем, тщательно исследовать все допущения и видеть все ловушки и препятствия на этом пути, посчитает Эйнштейна первоклассным преподавателем, потому что все это он объясняет в своих лекциях, и они заставляют аудиторию думать”46.
Цангер написал Эйнштейну, выражая свое возмущение колебаниями цюрихских чиновников, на что Эйнштейн ответил: “Уважаемые граждане Цюриха могут поцеловать меня в… [многоточие в оригинале письма]”. Он попросил Цангера не заниматься больше этим делом: “Оставьте Политехникум
[41]
на волю Божью”47.
Эйнштейн, однако, решил не бросать дело, а вместо этого слегка пошантажировать Политехникум. Руководство Университета Утрехта как раз собиралось предложить вакантное место другому ученому – Петеру Дебаю, но Эйнштейн попросил их повременить. Он объяснил, что первоначально казалось, что Цюрихский политехникум очень хотел заполучить его, но это было сказано в спешке, когда там опасались, что он поедет в Утрехт. “Я обращаюсь к вам со странной просьбой, – написал он, – если они сейчас узнают, что в Утрехте собираются в ближайшее время пригласить Дебая, то потеряют сразу свой кураж и будут держать меня в напряжении до бесконечности. Поэтому я прошу вас потянуть немного с официальным предложением Дебаю”48.
Довольно странно, что Эйнштейну понадобились рекомендательные письма, чтобы получить должность в собственной альма-матер. Мария Кюри написала одно такое письмо, в котором отметила: В Брюсселе, где я присутствовала на научной конференции, в которой участвовал также г-н Эйнштейн, я смогла восхититься ясностью его интеллекта, его информированностью и глубиной его знаний”49.
Занятно, что второе основное рекомендательное письмо пришло от Анри Пуанкаре – человека, который чуть было не сформулировал специальную теорию относительности до Эйнштейна, но так до конца и не принял ее. Он написал, что Эйнштейн обладает “один из самых оригинальных умов из всех, что я когда-либо встречал”. Особенно проницательным выглядит его описание способности Эйнштейна совершать радикальные концептуальные скачки – качество, которого самому Пуанкаре не хватало: “Больше всего меня восхищает легкость, с которой он берет на вооружение новые концепции. Он не держится за классические принципы, а если перед ним возникает физическая проблема, быстро рисует в воображении все варианты ее решения”. Пуанкаре, однако, не мог не поддаться искушению и добавил, возможно, имея в виду теорию относительности, что все теории Эйнштейна не могли быть правильными: “Поскольку он ведет поиски во всех направлениях, следует ожидать, что большинство путей, на которые он вступает, ведут в тупик”50.
Вскоре выяснилось, что уловка Эйнштейна удалась. Он вернулся в Цюрих в июле 1912 года, поблагодарил Цангера за то, что тот помог ему победить “несмотря ни на что”, и заметил: “Я чрезвычайно рад, что мы снова будем вместе”. Марич тоже радовалась. Она надеялась, что возвращение поможет ей сохранить и рассудок, и брак. Даже дети казались счастливыми, уезжая из Праги в город, где родились. Эйнштейн излил эту всеобщую радость в открытке другим друзьям: “Все страшно радуются – и мы, старики, и двое медвежат”51.
Его уход из Немецкого университета вызвал некоторые слухи в Праге. В газетных статьях делались предположения, что сыграли свою роль антисемитские настроения. Эйнштейн был вынужден выступить с публичным заявлением. “Несмотря на все предположения, – сказал он, – я не чувствовал и не заметил каких-либо религиозных предубеждений”. Назначение Филиппа Франка, еврея, в качестве его преемника, добавил он, подтвердило, что “такие соображения” не являлись основной проблемой52.
