Жизнь в Цюрихе должна была сложиться замечательно. Эйнштейны смогли позволить себе снять современную шестикомнатную квартиру с замечательным видом. Они опять жили поблизости от друзей, таких как Цангер и Гроссман, даже одним врагом стало меньше: “Свирепый Вебер умер, что очень приятно для меня лично”. Это Эйнштейн написал о руководителе своей дипломной работы, профессоре физики и главном враге Генрихе Вебере53.
Опять в доме профессора математики Адольфа Гурвица устраивались музыкальные вечера. Исполняли не только обожаемого Эйнштейном Моцарта, но и Шумана, которого любила Марич. Обычно в воскресенье после обеда прибывал Эйнштейн с женой и двумя маленькими мальчиками и с порога объявлял: “Вот и прибыл весь эйнштейновский курятник”.
Хотя они опять оказались в кругу друзей и развлечений было предостаточно, депрессия Марич продолжила углубляться, а ее здоровье – ухудшаться. У нее развился ревматизм, и из-за него ей стало трудно выходить на улицу, особенно когда зимой улицы обледеневали. Она реже появлялась на концертах у Гурвица, но, когда все-таки появлялась, ее уныние становилось все более заметным. В феврале 1913 года, чтобы заманить ее, семья Гурвица запланировала вечер, на котором исполнялся только Шуман. Она пришла, но была, казалось, измучена болью, как душевной, так и физической54.
Достаточно было какой-то мелочи, которая разрушила бы эту и без того эту нестабильную семейную ситуацию. И этой мелочью оказалось письмо, которое после почти годового молчания Эльза Эйнштейн прислала своему кузену.
В мае предыдущего года Эйнштейн, хотя и объявил ей, что написал “в последний раз”, тем не менее дал ей адрес своего будущего нового кабинета в Цюрихе. И теперь Эльза решила послать ему поздравление с его тридцать четвертым днем рождения и добавила две просьбы: послать его фотографию и порекомендовать хорошую книгу по теории относительности, которую она могла бы почитать. Она знала, как подлизаться к нему55.
“Такой книги по теории относительности, которая была бы понятна непрофессионалу, нет, – ответил он. – Но для чего тебе теория относительности? Если ты когда-нибудь будешь в Цюрихе, мы сможем славно прогуляться (без моей жены, которая, к сожалению, очень ревнива), и я расскажу тебе обо всех тех любопытных вещах, которые я открыл”. Но он пошел и чуть дальше. Он спросил, не лучше ли было бы лично встретиться вместо того, чтобы посылать фотографию. “Если ты хочешь, чтобы я почувствовал себя по-настоящему счастливым, устрой так, чтобы как-нибудь приехать сюда и провести здесь несколько дней”56.
Через несколько дней он написал снова – сообщил о том, что поручил фотографу послать ей фотографию, и рассказал, что работал над обобщением своей теории относительности, и это было утомительно. Как и годом ранее, он жаловался на жизнь с Марич: “Я бы многое дал, чтобы только провести несколько дней с тобой, но без моего креста!” Он спросил Эльзу, не будет ли она в Берлине позже тем летом. “Я хотел бы приехать на короткое время”57.
Поэтому неудивительно, что, когда несколько месяцев спустя – ii июля 1913 года – в Цюрих приехали два научных светила из Берлина, Макс Планк и Вальтер Нернст, Эйнштейн был уже открыт к предложениям. Под впечатлением от доклада Эйнштейна на Сольвеевском конгрессе в 1911 году они постарались склонить своих коллег к тому, чтобы заманить его в Берлин.
Предложение, которое они, прибыв со своими женами ночным поездом из Берлина, привезли с собой, состояло из трех заманчивых пунктов: Эйнштейн будет избран в Прусскую академию наук, чего он давно хотел и что подразумевало большую стипендию, кроме того, он станет директором нового физического института и профессором Берлинского университета. Пакет предложений сулил много денег и не так много обязанностей, как это могло показаться на первый взгляд. Планк и Нернст дали понять, что у Эйнштейна не будет ни большой учебной нагрузки в университете, ни административных обязанностей в институте. И хотя он в очередной раз должен будет принять немецкое гражданство, он сможет также оставить и свое швейцарское.
Визитеры изложили эти предложения в ходе долгой беседы, состоявшейся в освещенном солнцем кабинете Эйнштейна в Политехникуме. Он ответил, что должен взять несколько часов на размышление, хотя, вполне вероятно, сам уже решил, что примет предложение. После этого Планк и Нернст с женами отправились на фуникулере на одну из близлежащих гор. Решив устроить из этих переговоров веселое представление, Эйнштейн сказал им, что по их возвращении на конечную станцию он подаст им знак. Если он надумает отказаться, то будет держать белую розу, а если решится принять его – красную (в некоторых рассказах ее заменяет белый носовой платок). Сойдя с фуникулера, они обрадовались, увидев, что он принял предложение58.
Это означало, что Эйнштейн станет к своим тридцати четырем годам самым молодым членом Прусской академии. Но для этого Планку сначала пришлось побороться за его избрание. Он написал письмо, подписанное также Нернстом и другими учеными, в котором содержалось запоминающееся, но неверное суждение, приведенное выше, о том, что “он мог иногда ошибаться в своих рассуждениях, как, например, в гипотезе с квантами света”.
Но в остальном письмо было полно неумеренных восхвалений его многочисленных научных достижений: “Вряд ли среди тяжелейших проблем, которыми богата современная физика, найдется та, в которую Эйнштейн не внес заметного вклада”59.
Эйнштейн понял, что его берлинские гости пошли на риск. Они заманивали его не из-за его педагогического мастерства (поскольку он не должен был преподавать) и не из-за его административных способностей. И хотя он уже опубликовал основные принципы и статьи, в которых он описывал свои усилия по обобщению специальной теории относительности, было неясно, увенчаются ли успехом его усилия. “Немцы делают ставки на меня как на курицу-медалистку, – сказал он однажды другу, когда они шли с вечеринки, – но я не уверен, что все еще могу откладывать яйца”60.
Эйнштейн тоже рисковал. В Цюрихе у него было безопасное и хорошо оплачиваемое место работы и общество, которое он, его жена и вся его семья любили. Швейцарцы были ему по душе. Его жене, как и всем славянам, были отвратительны разного рода проявления тевтонского духа, и у него самого с детства сохранилась неприязнь к парадам в прусском стиле и германской упертости. Только желание понежиться в лучах славы в мировой столице науки могло заставить его решиться на такой шаг.
Эйнштейн нашел эту перспективу захватывающей и немного забавной. “Я собираюсь приехать в Берлин в качестве академика, то есть человека без каких-либо обязательств, скорее в качестве живой мумии, – так описывал он ситуацию своему коллеге-физику Якобу Лаубу, – я уже с нетерпением жду и готовлюсь к этой трудной карьере!”61. Эренфесту он признался: “Я согласился на эту странную синекуру, поскольку чтение лекций мне стало действовать на нервы”62. Однако достопочтенному Хендрику Лоренцу в Голландию Эйнштейн пишет более серьезное письмо с объяснением своего решения: “Я не смог удержаться от искушения принять это предложение, освобождающее меня от всяких обязанностей, – теперь я свободно смогу предаваться размышлениям”
[42]
63.
