Рост антисемитизма в Германии после Первой мировой войны вызвал у Эйнштейна встречную реакцию: он острее почувствовал связь со своими еврейскими корнями и еврейской общиной. Мнения немецких евреев по этому вопросу разошлись полярно. С одной стороны, были такие, как Фриц Габер
[67]
. Они делали все возможное, чтобы ассимилироваться, и пытались уговорить Эйнштейна поступать также. Но Эйнштейн выбрал противоположный способ действий. Став знаменитым, он начал поддерживать сионистов. Он не принадлежал ни к одной из сионистских организаций, не посещал синагогу и не молился. Но он выступал за строительство еврейских поселений в Палестине, за сохранение евреями своей национальной идентичности и за отказ от мечты об ассимиляции.
Эйнштейн “попал в сети” одного из зачинателей сионистского движения Курта Блюменфельда. В начале 1919 года Блюменфельд позвонил Эйнштейну в Берлин. “Он задавал вопросы по-детски наивно”, – вспоминал Блюменфельд. В частности, Эйнштейна интересовало, почему, если евреи одарены духовно и интеллектуально, их надо призывать к созданию земледельческого национального государства? Не является ли национализм скорее проблемой, нежели решением?
В конечном счете Эйнштейн согласился с Блюменфельдом. “Я как человек – противник национализма, – заявил он. – Но как еврей я начиная с сегодняшнего дня поддерживаю усилия сионистов”2. Точнее, он стал приверженцем идеи построения нового Еврейского университета в Палестине, который со временем стал известным Еврейским университетом в Иерусалиме.
Поскольку Эйнштейн решил, что можно отставить в сторону постулат о неприемлемости любых форм национализма, ему стало легче с воодушевлением поддерживать идеи сионистов. “Можно быть интернационалистом, не оставаясь при этом равнодушным к людям своего племени, – написал он другу в октябре 1919 года. – Идеи сионистов мне очень близки… Я рад, что будет пятачок земли, где наши собратья не будут чувствовать себя изгоями”3.
Поддержка сионистов привела к ссоре со сторонниками ассимиляции. В апреле 1920 года его пригласили выступить на собрании одной из групп, члены которой, называя себя немецкими гражданами, исповедующими иудаизм, особо подчеркивали свою лояльность Германии. В ответ он обвинил их в попытке отделить себя от более бедных и менее образованных восточноевропейских евреев. “Могут ли “арийцы” уважать людей, которые так боятся подставиться?” – распекал их он4.
Но просто отклонить приглашение казалось Эйнштейну недостаточным. Он чувствовал необходимость дать письменный отпор тем, кто старался подладиться, ведя разговор “о вероисповедании, а не о родовой общности”
[68]
. В частности, он с презрением говорил о подходе, названным им “ассимиляторством”, когда люди стремятся “преодолеть антисемитизм, вытравливая в себе практически все еврейское”. Это бесполезно и, несомненно, “кажется комичным для неевреев”, поскольку евреи – люди, стоящие особняком. “С точки зрения психологии корни антисемитизма в том, что евреи – группа, живущая по своим правилам, – писал он. – Еврейство явно проступает в их облике, а еврейские традиции находят отражение в интеллектуальной деятельности”5.
Евреи, сами ассимилировавшиеся и проповедовавшие ассимиляцию, гордились своими немецкими или западноевропейскими традициями. В то же время (и так было на протяжении почти всего ХХ века) они сверху вниз смотрели на евреев из Восточной Европы, например из России и Польши, казавшихся им менее образованными, утонченными и ассимилированными. Хотя Эйнштейн был немецким евреем, его шокировали люди одного с ним происхождения, “четко делящие евреев на восточноевропейских и западноевропейских”. Он утверждал, что такой подход вообще не основан на каких-либо истинных различиях и в конечном счете бумерангом ударит по всем евреям. “Восточноевропейское еврейство столь богато талантами и может сделать столь многое, что вполне выдержит сравнение с более цивилизованными евреями Западной Европы”6.
На самом деле Эйнштейн полностью осознавал, даже лучше сторонников ассимиляции, что рациональных причин для антисемитизма нет. “В Германии сегодня ненависть к евреям приобрела ужасные формы”, – написал он в начале 1920 года. Частично причиной этого была безудержная инфляция. В начале 1919 года немецкая марка стоила 12 центов, что составляло половину ее довоенной стоимости. И это еще можно было вынести. Но в начале 1920 года за марку давали всего лишь 2 цента, и с каждым месяцем ее крах становился все очевиднее.
Кроме того, проигранная война воспринималась как унижение. Германия потеряла 6 миллионов человек, была вынуждена сдаться, ей уже не принадлежали территории, на которых была сосредоточена почти половина всех немецких природных богатств. Плюс к этому Германия лишилась всех своих заморских колоний. Многие немцы высокомерно считали это результатом предательства. Хотя Веймарскую республику, учрежденную после войны, поддерживали либералы, пацифисты и такие евреи, как Эйнштейн, у сторонников старого режима и даже у представителей среднего класса она вызывала презрение.
Была одна группа людей, которых легко было представить чужеродной темной силой, несущей наибольшую ответственность за унижение, постигшее эту гордую культурную нацию. “Людям нужен козел отпущения, и они взваливают вину на евреев, – заметил Эйнштейн. – Они являются мишенью для инстинктивного негодования, поскольку принадлежат к другому племени”7.
Вейланд, Ленард и антирелятивисты
Как пишет Амос Элон в своей книге “Как всего этого жаль”, в Германии того времени бурное развитие искусства и новых идей во многом определялось евреями – покровителями и первопроходцами в разных сферах деятельности. Особенно четко это прослеживается на примере науки. Как указывал Зигмунд Фрейд, в какой-то степени своим успехом еврейские ученые обязаны “креативному скептицизму”, обусловленному их внутренним ощущением себя чужаками8. Евреи – сторонники ассимиляции недооценивали степень озлобленности многих немцев, которых они считали своими соотечественниками. А те, по существу, видели в них посторонних, или, по словам Эйнштейна, “другое племя”.
Первое публичное столкновение Эйнштейна с антисемитизмом произошло летом 1920 года. Некто Пауль Вейланд, инженер по образованию, немецкий националист с дурной репутацией, имевший политические амбиции, возомнил себя полемистом. Он был активным членом ультраправой националистической партии, в официальной программе которой, появившейся в 1920 году, утверждалось, что ее главная цель – “уменьшить доминирующее влияние евреев в правительстве и в обществе”9.
