Однако было бы ошибкой петь ей одни дифирамбы из-за того, что на меня произвели глубокое впечатление ее умственные способности и моральные качества. Заблуждения также ей свойственны, хотя мне они кажутся очень незначительными по сравнению с ее достоинствами.
Твой рассказ о мистере А.314 полностью совпадает с тем, что я слышала от мисс М. Она также говорила, что безмятежность и мягкость (а не оригинальность и сила) – это главные его внешние черты. В ее описании он предстает как нечто среднее между древнегреческим мудрецом и современным ученым-европейцем. Возможно, я заблуждаюсь, но мне показалось, что под внешностью мраморной статуи скрываются застывшие вены и холодное, медленно бьющееся сердце. При этом он материалист, то есть невозмутимо отрицает всякую надежду на бессмертие и спокойно отвращается от Небес и жизни будущего века. Вот почему в моем отношении к нему присутствует некий налет раздражения.
Все, что ты пишешь о мистере Теккерее, необычайно выразительно и метко. Он вызывает во мне и сожаление, и гнев. Зачем он ведет такую изнурительную жизнь? Для чего его насмешливый язык так упрямо отрицает его же лучшие чувства?
В течение некоторого времени, когда Шарлотта неплохо чувствовала себя физически и была в хорошем настроении, она занималась сочинением романа «Городок». Но зачастую она оказывалась неспособной писать, что заставляло ее и огорчаться, и гневаться на себя. В феврале она писала мистеру Смиту:
Вы пишете о поездке в Лондон, но слова Ваши неопределенны и, к моему счастью, не вынуждают меня прислушиваться к ним и отвечать на них. Лондон и лето пока что отстоят от сегодняшнего дня на много месяцев: наши пустоши белы от снега, и малиновки каждое утро прилетают на окно за крошками. Нельзя строить планы о том, что может произойти через три или четыре месяца. Кроме того, я не заслуживаю поездки в Лондон: я меньше кого бы то ни было заработала право на удовольствия. Втайне я думаю, что заслуживаю прямо противоположного: меня следует заключить в тюрьму и держать на хлебе и воде в одиночном заточении без права даже на письма с Корнхилл – до тех пор, пока я не напишу книгу. Если продержать меня так в течение года, то кое-что получится: либо я выйду из камеры в конце этого срока с рукописью трехтомного романа в руках, либо приду к такому состоянию сознания, которое исключит для меня навсегда занятия литературой.
В это время она была весьма встревожена публикацией «Писем» мисс Мартино: они тяжелым камнем легли ей на сердце, полное глубокой и искренней веры в будущую жизнь, как место встречи с теми, кого мы «любили, а затем потеряли на время».
11 февраля 1851 года
Мой дорогой сэр,
Вы уже прочли новый труд мисс Мартино и мистера Аткинсона – «Письма о природе и развитии человека»?315 Если нет – полагаю, книга того стоит.
Я не буду много говорить о впечатлении, какое она произвела на меня. Это первое выражение открытого атеизма и материализма, с которым мне пришлось познакомиться в жизни; первая недвусмысленная декларация неверия в бытие Божие и будущую жизнь, с которой я столкнулась. Чтобы судить о подобной декларации, нужно избавиться от инстинктивного ужаса, вызываемого ею, и постараться, собравшись с духом, отнестись к ней беспристрастно. Мне это сделать нелегко. Самое странное – это то, что нас призывают возрадоваться открывшейся безнадежности, воспринять эту утрату как великое обретение, приветствовать невыразимую покинутость как состояние радостной свободы. Кто смог бы так поступить, если бы сказанное было правдой? Кто стал бы так поступать, если бы мог?
Что касается меня, то я искренне хотела бы знать Истину. Но если это Истина, то она могла бы окружить себя тайнами и скрыться за покровом. Если это Истина, то людям, видящим ее, остается только проклясть день своего рождения. Однако, как я уже сказала, мне не хочется сосредоточиваться на том, что я думаю. Лучше узнать, что думают другие – те, чьи чувства не исказят их суждения. Прочтите книгу непредвзято, а затем напишите откровенно, что Вы о ней думаете. Разумеется, если у Вас есть на это время – и не иначе.
Однако при всем этом мисс Бронте не нравился презрительный тон, с которым о книге писали критики: в то время когда мы с ней познакомились, он возмущал ее больше, чем что-либо другое. Она сожалела о публикации книги мисс Мартино, но не считала, что это дает любому право высмеивать поступок, вызванный, разумеется, высокими побуждениями и представлявший собой всего лишь заблуждение (тяжесть его мисс Бронте признавала) на пути той, которая всю жизнь старалась служить ближним глубокой мыслью и благородным словом.
Ваши замечания о мисс Мартино и ее книге очень меня порадовали как своим тоном, так и духом. Я даже взяла на себя смелость переписать для нее несколько фраз, поскольку знаю, какое удовольствие они ей доставят. Она ценит сочувствие и понимание (как и все люди, которые их заслуживают). Я полностью разделяю Вашу неприязнь к грубому и презрительному тону, с которым об этом произведении пишут многие критики.
Прежде чем вернуться от литературных мнений автора к домашним делам женщины, я должна привести ее мнение о «Камнях Венеции»316.
«Камни Венеции» выглядят красиво обработанными и уложенными. Как величественно смотрится эта гигантская каменоломня! Мистер Рёскин – один из очень немногих подлинных писателей своего поколения, выделяющихся из общего ряда. Его серьезность даже позабавила меня в некоторых отрывках: я не могла сдержать смеха, думая о том, как утилитаристы будут кипеть от злости и раздражаться, читая это глубокое, серьезное и, как они будут думать, фанатически преданное Искусству сочинение. Тот чистый и строгий ум, которым он, по Вашим словам, наделен, чувствуется в каждой строчке. Он священнодействует как Жрец Абстрактного и Идеального.
Я привезу с собой «Камни Венеции», все ее фундаменты из мрамора и гранита, вместе с гигантской каменоломней, из которой они были извлечены, а сверх того – небольшой набор причудливых изысков и изречений из личных запасов некоего Джона Рёскина, эсквайра.
Как только приблизилась весна, те припадки уныния, которым Шарлотта была подвержена, снова дали себя знать и «начали мучить ее днем и ночью». Мисс Бронте боялась, что ей станет так же плохо, как осенью, и, чтобы избежать этого, она попросила свою старую школьную подругу приехать и пожить с ней несколько недель в марте. Ее компания была весьма благотворна для Шарлотты – не только потому, что появился близкий человек, с которым можно поговорить, но и оттого, что необходимость занимать гостью и заботы об удобстве ее пребывания в доме отвлекали хозяйку от черных мыслей. В связи с этим мисс Бронте писала:
Не годится превращать в привычку побеги из дому, пытаясь таким образом на время избежать подавленности, вместо того чтобы встретить ее лицом к лицу, побороться и победить ее или быть побежденной ею.
Я приведу теперь фрагмент из одного ее письма, не относящегося к описываемому периоду, но специально помещенного сюда. Процитировать его нужно потому, что оно относится к третьему предложению руки и сердца, которое получила мисс Бронте317, и потому, что многие думают, судя по необыкновенно выразительным описаниям любовной страсти в ее романах, что сама она легко поддавалась этому чувству.
