Во время одной из наших дальних прогулок нам довелось – случайно, а не намеренно – посетить жилища бедняков, местных жителей. В одном доме мы одолжили зонтик, в другом укрылись от сильной сентябрьской грозы. Хозяевам всех этих хижин Шарлотта была хорошо знакома. Даже те, кто жил за три мили от пастората, бросались вытирать пыль со стула, чтобы предложить: «Садитесь себе, мисс Бронте!» – а она задавала вопросы об отсутствующих или больных членах их семейств. Ее спокойные и нежные слова, пусть и немногочисленные, явно ласкали слух этих йоркширцев, и они приветствовали ее – грубо и кратко, но искренне и от всего сердца.
Беседовали мы и о том, какие разные направления принимает жизнь. Она говорила в свойственной ей сдержанной манере, но с полной уверенностью, что, по ее мнению, некоторым людям изначально предначертаны беды и разочарования, однако это не общий жребий: как говорит нам Писание, есть и те, чьи жизненные пути «прошли по прекрасным местам»381. Тем, кому достались трудные дороги, надо помнить, что на то была Божья воля, и не надеяться на многое, оставив надежды тем, кому выпал иной жребий, а вместо этого воспитывать в себе терпение и смирение. Я отстаивала другую точку зрения: людские жребии больше похожи друг на друга, чем ей представляется, и в жизни некоторых счастье и горе строго чередуются, как свет и тьма, в то время как у других они поровну смешаны. Она улыбалась, качала головой и говорила, что старалась отучить себя от ожидания каких-либо радостей: надо быть смелой и подчиняться судьбе. Существует оправдание – и мы узнаем его со временем – тому, что некоторым людям выпали на этой земле только страдания и разочарования. Лучше всего осознать это и смотреть правде в лицо, сохраняя веру.
В связи с этим разговором она вспомнила об одном несостоявшемся событии, о котором раньше не рассказывала. В прошлом июле знакомые (супружеская пара с ребенком382) пригласили ее съездить в Шотландию, и она согласилась. Они весело отправились в путь, и Шарлотта была счастлива, поскольку Шотландия произвела на нее в свое время большое впечатление, однако ей тогда удалось провести там всего пару дней и посмотреть только Эдинбург. Но едва они проехали Карлайл, малыш почувствовал себя нехорошо. Взволнованные родители решили, что местная пища ему не подходит, и отправились обратно в свой йоркширский дом – столь же поспешно, как несколько дней назад направлялись на север, рассчитывая приятно провести там в разъездах целый месяц.
Мы расстались с мисс Бронте, выразив обоюдное стремление встречаться почаще. Договор заключался в том, что если ей захочется суеты или мне – тишины и покоя, то мы дадим друг другу об этом знать и обменяемся визитами.
Я знала, что у нее на душе в это время лежала большая тяжесть. И, будучи осведомлена, какая именно, могла только восхищаться терпеливой покорностью, проявленной ею по отношению к отцу.
Вскоре после моего отъезда из Хауорта Шарлотта отправилась в гости к мисс Вулер, которая жила тогда в Хорнси. Она спокойно и счастливо провела там время с подругой, чье общество с каждым годом становилось для нее все более драгоценным.
Мисс Вулер
12 декабря 1853 года
Интересно, как Вы проводите длинные зимние вечера? Наверное, так же одиноко, как и я. Мне часто приходит в голову, когда я сижу совсем одна: как было бы замечательно, если бы Вы жили неподалеку и я могла бы иногда заходить к Вам или приглашать Вас к себе на целый день. Мне очень понравилась неделя, проведенная в Хорнси, и я теперь жду весны, когда Вы исполните свое обещание приехать в Хауорт. Боюсь, что в Хорнси Вам очень одиноко. Какой тяжелой показалась бы множеству людей в мире Ваша жизнь! Как трудно, почти невозможно прожить ее, сохраняя спокойствие духа и расположенность к людям! То, что это Вам удается, мне представляется чудом, поскольку Вы не отличаетесь, подобно миссис ***, флегматичностью и невозмутимостью, но обладаете от природы самыми тонкими чувствами. А такие чувства, если они не получают выхода, способны испортить и ум, и характер. С Вами этого не произошло, и я полагаю, что Вам помогли сохраниться такой, какая Вы есть, отчасти Ваши принципы, а отчасти привычка к самодисциплине.
Разумеется, по мере приближения к недавним событиям я не могу описывать происходившее в ее жизни столь же подробно, как считала возможным делать это до сих пор. Мисс Бронте провела зиму 1853/54 года в одиночестве и волнении. Но Время – этот великий завоеватель – неустанно приближалось к победе над человеческими предрассудками и намерениями. Постепенно мистер Бронте примирился с мыслью о браке своей дочери383.
Есть еще одно письмо, адресованное мистеру Добеллу, которое прекрасно раскрывает интеллектуальную сторону ее личности перед тем, как писательница и мыслительница уступит место робкой женщине, собирающейся замуж, – женщине, которой предстояло прожить всего девять месяцев в почти безоблачном счастье супружества.
Хауорт, близ Китли
Мистеру Добеллу, эсквайру
3 февраля 1854 года
Мой дорогой сэр,
не могу выразить, насколько я рада, что могу наконец объяснить свое молчание, о котором Вы спрашиваете. Ваше письмо пришло в то опасное и хлопотное время, когда мой отец был сильно болен и я не отлучалась от него ни на шаг. В тот период я никому не отвечала. Ваше письмо оказалось среди тех трех или четырех, содержание которых стало известно мне, когда появилось свободное время, однако с ответами я уже опоздала, и потому я отложила их в сторону. Если помните, Вы звали меня в Лондон: это приглашение уже нельзя было ни принять, ни отклонить, так как я была уверена, что Вы уже уехали из столицы. Я много раз вспоминала об одном обстоятельстве, которое Вы упоминали, – о болезни Вашей супруги – и хотела узнать, стало ли ей лучше. В новом письме Вы об этом не сообщаете, но я надеюсь, что ее здоровье с тех пор совершенно поправилось.
«Балдер»384 благополучно прибыл. Прежде чем с удовольствием разрезать его листы, я внимательно посмотрела на обложку. Я хорошо помню его старшего брата, мощного «Римлянина», и потому рада сердечно приветствовать нового потомка того же рода. Я прочла книгу. Она впечатлила меня избытком силы; в Вашем герое чувствуется полнота жизни, но я полагаю, что его дорогое, любимое дитя принесет своему родителю неприятности и заставит его сердце страдать. По-моему, его сила и красота напоминают не Иосифа, опору старости Иакова, а, скорее, блудного сына, принесшего многие беды своему отцу, который, впрочем, сумел сохранить любовь к сыну.
Почему так получается, что первенец гения часто становится его гордостью, а следующее за ним дитя почти всегда оказывается источником уныния и забот? Я могу чуть ли не напророчить, что третье Ваше произведение возместит Вам все беспокойства, причиненные его непосредственным предшественником.
Сила, заключенная в характере Балдера, вызывает у меня даже определенный страх. Стремились ли Вы воплотить в нем, наряду с силой, также и те особые недостатки, которые свойственны художественным натурам? Мне кажется, мало кому удавалось с большей энергией отвергнуть эти недостатки. Не могу поверить, что Вам хотелось предъявить Вашего героя в качестве заветного идеала истинного, великого поэта. Я рассматриваю его как живо написанный портрет человека, утратившего чувство собственного достоинства, одержимого почти безумными стремлениями. Он из тех, кто воздвиг идол Разуму и приносит ему жертвы, сжигая на языческих кострах свои естественные чувства, жертвуя сердцем. Разве все мы не знаем, что истинное величие отличается простотой, забывает о себе, лишено честолюбия и эгоизма и готово преданно служить другим? Я уверена, что Вы чувствуете эти истины в глубине души.
